Омар Кабесас - Горы высокие...

На камни поставили котел, доверху наполненный водой из горного родника, и вскоре вода в котле закипела. Мы включили радиоприемник и стали слушать новости. Слышно было плохо. Мы сидели возле костра, перекидывались словечками, расспрашивали нашего проводника, почему нам было так трудно, спрашивали, сколько всего человек в горах, какие у них псевдонимы, по каким местам мы будем проходить. Три часа мы так беседовали и слушали радио, мокрые, испачканные. Передача велась на местном языке; мы слушали и думали о том, как нас встретят в лагере. Мы думали о том, знают ли об этом наши жены и невесты; некоторым из девушек парни сказали, что уезжают за границу учиться, а другим пришлось открыть правду. Мы сидели и ели прекрасный суп. Есть вообще-то не особенно хотелось, но можно ли было отказаться от еды, если приготовить ее стоило такого труда, а кроме того, суп был горячий, и от этого разыгрался аппетит. Мы принялись за суп из прекрасного обезьяньего мяса… Ну да ладно, хватит шуток: суп был просто отвратителен…

На следующий день мы снова отправились в путь. Нужно было замести следы от костра. Выкопали ямку, бросили туда камни, головешки, угли, смели пепел, а сверху набросали листьев и заровняли их, как будто здесь ничего и не было. Шли мы уже не по грязи, а по горной тропинке. И снова нас ждали трудности: опять пришлось продираться сквозь лианы, а рюкзак застревал в них, и идти было очень тяжело. Устали мы чертовски! В этот день мы шли долго, пока не пришли в дом Нельсона Суареса (Эвелио). Это местечко называлось Лас-Байас. Метров за сто от дома я увидел, как проводник остановился и знаком показал нам, чтобы не шумели. Затем он вытащил мачете и начал рубить дерево — «бух, бух, бух». Возвратился и направился в сторону ранчо — «бух, бух, бух». Так он подавал сигнал. Мы подошли к небольшому дому, вошли внутрь — на земле лежали дети… и среди них даже один новорожденный ребенок. Дом был построен из материала, который достали прямо здесь, в сельве: срубленные стволы деревьев, кругом солома, деревянная черепица, ни стола в доме, ни какой-либо иной мебели, из сучьев сделана лежанка. Ночь мы провели в этом доме. Утром примерно в шесть часов пришли туда, где нас ждал связной, которого звали Сильвестре. Настоящее его имя было Хосе Долорес Вальдивиа. Не знаю почему, но он произвел на меня сильное впечатление. Я перекинулся с ним несколькими словами. Никогда не забуду, как утром мы пришли к нему. Там было уже человек пять. К Вальдивиа постоянно приходили новые люди, и он переправлял их по маршруту дальше, туда, где находились другие товарищи, или посылал их к Рене Техаде, до которого добираться было примерно два дня. Рене Техада имел подпольное имя Тельо. Когда мы прибыли к Сильвестре, я сразу подумал, что мы попали в лагерь. Ничего другого мне в голову прийти не могло… Дело в том, что там, в горах, был глубокий овраг, а в нем лежало гигантское дерево. Между дном оврага и стволом дерева было большое пространство; от ствола дерева отходили огромные ветки, которые были настолько крепкими, что на них можно было развешивать гамаки… Послышался сигнал (три удара), раздался ответный стук, а затем высунулись любопытные лица товарищей. Появился худющий-прехудющий человек, обросший бородой, с вытянутым лицом, таким неприветливым, словно он не испытывал особого желания видеть вновь прибывших. Нас он сразу же встретил каким-то вопросом; голос его при этом звучал решительно и несколько сердито. Был он жилист, с крупным носом, в рубашке зеленого цвета и зеленых брюках, но не военного, а гражданского покроя, на поясе — кожаный ремень, с которого свешивался пистолет; это была, повторяю, не военная форма, а нечто среднее между военной и гражданской одеждой, назовем ее партизанской формой. Помню, через плечо висела у него винтовка «гаранд». Был среди этих парней и Эдвин Кордеро (Флавио). Мы называли его доктором, потому что раньше он был студентом медицинского факультета. Ему я и передал корреспонденцию из города. Там же мы стали готовить себе ленты с патронами, старались как следует экипироваться — ведь мы уходили высоко в горы, в лагерь, в котором располагались основные силы партизанского отряда. Очень хотелось есть, а еды практически не было. На всех было три лепешки и немного фасоли, и все это находилось у проводника, очень бедного крестьянина. Все страшно проголодались. Я разговорился с Вальдивиа, и, как мне показалось, он меня узнал. Начал расспрашивать о делах в университете, об университетской реформе. Мы перекинулись несколькими шутливыми словечками.

Нас одели, вооружили, мы залечили волдыри. Ночью послали меня и Аурелио Карраско к Тельо. Однако в ту же ночь мы прибыть не смогли, потому что в дороге возник ряд трудностей. С нами шли два крестьянина, два хороших ходока. Впереди шагал Педро, за ним я и Аурелио Карраско с рюкзаками. Вторым нашим проводником был ветеран Синика, сын крестьянки из Куа. Нагружен Синика был меньше всех и поднимался в гору очень легко и непринужденно. Мне было идти тяжело, хотя я уже привык к подъему по этим проклятым горам и научился ходить по трясине. Идти нам приходилось ночью, и шли мы с фонарями, но всегда при этом прикрывали рукой стекло, чтобы свет не был таким ярким. Первое свое восхождение я совершил с двумя товарищами, прекрасными ходоками, и мне приходилось тоже стараться идти так, чтобы никому не создавать проблем. Не знаю, что со мной произошло, но я вдруг почувствовал легкость и не отставал от крестьянина. В тот день мы заблудились: в четыре утра остановились на привал, немного отдохнули, а затем снова стали подниматься в горы, но Педро внезапно куда-то пропал, а мы продолжали подниматься. Я уже привык распределять тяжесть тела равномерно на каждую ногу, знал, куда поставить ногу при спуске и при подъеме, как пользоваться палкой, чтобы рюкзак не бил по спине. Мы прошли совсем немного, но вскоре на теле у меня появились волдыри, правда, уже не по всей спине, как в самом начале пути, а в основном вокруг пояса, под ремнем. Наконец мы пришли туда, где находился Рене Техада. Он был абсолютно одинок. Тогда я еще не знал, что Тельо и Рене Техада — одно и то же лицо. Тельо и Вальдивиа внешне очень походили друг на друга, только Тельо был худой и сильный, примерно моего роста, а может, даже немного выше, с короткой стрижкой, вьющимися волосами, тонкими чертами лица, крепкими зубами, небольшими глазами. Движения его были решительными, как у крестьянина, говорил он с крестьянами на местном диалекте, хотя и был городским жителем. Кто знает почему, но Тельо вдруг проникся ко мне симпатией. Мы провели с ним три дня, потому что нужно было дождаться парней, которые остались с Сильвестре. После этого нам предстояло идти на соединение с основной партизанской группой. Тельо сразу же предложил мне повесить гамаки рядом и, уже лежа в гамаке, сказал, что узнал меня; ему известно, что я был студентом, и что зовут меня Омар Кабесас, и что я был студенческим лидером, обладающим задатками политического деятеля. Мы задавали друг другу вопросы о происходящих в стране и городе событиях, говорили о том, что нам не хватает нужной информации.