Анатолий Чмыхало - Дикая кровь

В ковылях там и сям паслись на приколах резвые, с атласной шерстью жеребята, неподалеку от них, то и дело вскидывая головы и озираясь, щипали траву дойные кобылы. Из ближнего распадка слышалось разноголосое протяжное блеяние овец. Разводя тонкими руками, Ишей с удовольствием показывал Табуну свой скот.

Караван дружной, галдящей толпою встретили услужливые, ловкие парни. Они помогли гостям спешиться, тут же по соседству с юртой Ишея принялись ставить гостевую юрту княгине. А пока Абакай, почтительно поддерживая под локоть, увела к себе молодая жена Иренека, синеглазая и круглоскулая любимица улуса, дальняя родственница старой княгини.

С дороги мужчины, крякая и посмеиваясь, выпили густого холодного кумыса. В ожидании, когда чабаны зарежут, разделают и сварят пойманных в отаре жирных баранов, Ишей и Табун пошли по улусу искать уединения. А Иренек и прибывшие в улус парни тем временем состязались в сабельном бое да в стрельбе из луков по горелой, привезенной на дрова коряге.

В степи слух идет впереди человека. О поездке Абакай к Ишею тотчас узнали князья, кочевавшие в просторных долинах двух Июсов. К вечеру, будто ненароком, сюда приехал скорый на сборы тучный телом князец Бехтен со своей родней, появился старший сын Ишея Айкан, улус которого стоял в низине, у самых камышей пресного озера Балыклыкуль, и племянник начального князя Итпола. И когда все насытились вареной бараниной и уже собрались спать, прискакал непременный в советах князец Сенчикей с сыном Шандой, они кочевали подальше других — по ручью Тарча.

Ночью в ущелье сердито ходил гром, а утро выдалось туманное, теплое. После крепкой араки гости спали сладко и долго. Старый Ишей успел верхом обернуться на родовые пастбища в суходольном степном урочище, а никто из гостей еще не пробудился.

Клочкастый туман понемногу, слой за слоем, сполз в лога и рассеялся, под разлитым по степи солнцем ослепительно засветились кипучие речные плесы. Радуясь нахлынувшему с юга теплу и обильному свету, Ишей чмокал поблекшими губами и расчесывал редкозубым костяным гребнем длинную гриву своего звездолобого любимца. Конь довольно поматывал смышленой мордой, махал метелкой хвоста, отгоняя надоедливых слепней. Одного, уже набухшего кровью, слепня Ишей поймал на крутой шее скакуна и раздавил на ладони с хрустом.

К отцу стремительно подошел короткошеий, со шрамом меж бровей — след конского копыта — Иренек, пытливым взглядом нацелился в заплывшие на мясистом лице глаза.

— Сердцу сна не дал, бедрам покоя не дал.

Ишей, не повернувшись ни грузным одрябшим телом, ни головой и даже не взглянув на любимого сына, ответил:

— Засоня и во сне спит. Разве у меня нет забот?

— Правящий всем народом, узнал ли, зачем приехали гости?

— Торопливая муха попадает в молоко, — недовольно сказал Ишей. Его явно раздражало сейчас, что Иренек так непочтительно вмешивался в отцовские, требующие выдержки и мудрости дела. Ишей тоже понимал: неспроста приехала к нему княгиня Абакай. Но не нужно подталкивать разговор и торопить события, придет время, и княгиня сама попросит Ишеева совета и выложит все до конца.

И совсем не случайно в числе первых, почти следом за Абакай, примчался алтырский князь Бехтен со всем своим хитрым и лукавым потомством. Завистливый Бехтен почему-то всегда опаздывал к битве, зато поспевал к дележу добычи. Он не раз норовил вырвать у Ишея начальную власть над Киргизской землей, для того и заигрывал с Ишеевыми супротивниками и женился в джунгарах на родной племяннице княгини Абакай. Он совсем стал черным калмыком: на нем и шапка калмыцкая, с острым колпаком и шариком, и сапоги калмыцкие, с широкими голенищами, и моления он соблюдает калмыцкие.

Все выяснилось только к вечеру, когда по горло насытившиеся бараниной гости, постанывая от тяжелой, обильной пищи и довольно рыгая, сидели на коврах и мягких кошмах в прохладной тени у белой юрты Ишея. Завела разговор не сама Абакай, — не в ее привычке было говорить раньше других — ее сын, плосколицый, клещеногий полукалмык-полукиргиз Табун, гордый родством с джунгарами. Ухватив себя за чахлый клочок начинающей седеть бороды, сказал:

— Мы все еще выбираем, с кем жить. А на самом деле у нас давно уже нет выбора. Киргизы не станут кыштымами у поганой русской кости, русские — не родственное нам племя.

— Чатские мурзы давно перешли на службу к русским, — глядя на Табуна в упор, возразил молодой рассудительный Итпола. — И если казаки защитят нас от Алтын-хана…

— Дырявая кошма дождь пропускает, от слабого не жди защиты, — не сдавался Табун, подвигая под себя подушку и кося глаза на других князцов в ожидании поддержки.

— Белый царь может послать в нашу землю неисчислимое войско с огненным боем, — осторожно вставил в разговор Айкан, который до этого сидел в стороне и ни с кем не проронил ни слова.

— Откуда он возьмет здесь столько войска? — настороженно вскинул ушастую голову Бехтен, расстегивая глубоко врезавшийся в живот широкий пояс наборного серебра.

Ишей словно ждал утробного густого голоса Бехтена, тут же решительно, как это он умел иногда делать, а иначе какой бы он был начальный князь, оборвал вспыхнувший спор:

— Верблюд тальник объедает — коза удивляется, коза на скалу лезет — верблюд диву дается. Пусть говорит Табун.

Но Табун уже увидел оловянные глаза матери. Она хотела сказать свое слово. Узкоплечая, маленькая, она заговорила неясно, словно во сне, судорожно открывая ссохшийся, беззубый рот:

— Разве я приехала без важной вести? Богатур прислал ко мне своих людей. Могущественный правитель Джунгарии много прослышал о злых замыслах халхасцев, завистливых потомков Чингиза. И о том, что русские готовятся к военному походу в Киргизскую землю. Богатур старается защитить наш народ, зовет нас к себе, в Великую степь, со всеми нашими аймаками и улусами. Зовет нас и несравненная княгиня, старшая и любимая жена контайши, киргизка.

Слушая Абакай, некоторые из князцов кисло морщились, невольно подумывая, что больше всего хочется этого дальнего и страшного переселения ей самой, так коротка, заранее продумана была ее не очень внятная речь. Впрочем, и в прошлые годы княгиня не раз вот так же вдруг заговаривала об уходе в джунгары, даже в те сравнительно мирные времена, когда был жив мудрейший из князей, доблестный ее муж.

У Абакай вдруг заплясали костлявые руки, она зашлась в хриплом кашле и внезапно умолкла, словно подавясь собственным языком. Годами терзавшие княгиню мысли подхватил и продолжил все понимающий и неуступчивый в межродовых спорах Табун:

— Прежде мы развоюем русские остроги, как уже не раз делали это.

— Развоюем! — раздувая ноздри, нетерпеливо выкрикнул Иренек.