Михаил Каюрин - Кацап

Руководил установкой оборудования пожилой заключённый по фамилии Самоделов. До ареста органами НКВД, этот человек работал начальником цеха на одном из московских заводов. Он был угрюм и неразговорчив, часто кашлял. Поблёклые серые глаза, казалось, были мертвы и никогда не оживали, даже тогда, когда происходил какой-нибудь забавный случай. Измождённое лицо было сплошь изрезано многочисленными морщинами. Ему было пятьдесят лет, но выглядел Самоделов на все семьдесят.

В помощниках у него находились ещё четверо заключённых, тоже из политических. Эта немногочисленная бригада была выделена Александру Кацапову, но руководство ею было чисто формальным. Илья Никифорович Самоделов знал своё дело, и любые приказы были для него излишними. Поставленную перед ним задачу он выполнял добросовестно и в понуканиях не нуждался.

После запуска пилорамы Кацапов оставил этого заключённого на вновь образованном рабочем месте. Он понимал, что работа под проливным дождём на трассе только усугубит болезнь Ильи Никифоровича. Его ослабленный организм просто не выдержит, и Самоделов вскорости отдаст богу душу, не проживёт в заключении и части длительного срока.

Под навесом пилорамы не было проливного осеннего дождя, не гулял под телогрейкой студёный ветер, и более того, здесь имелась печь-буржуйка, изготовленная из железной бочки. Такие условия можно было назвать послаблением режима.

— Спасибо, — тихо промолвил Илья Никифорович единственное слово и опять умолк наглухо, ушёл в себя.

Тёплое место на пилораме хотели оседлать уголовники, но Александр не пошёл у них на поводу. Он хорошо представлял себе, что будет, если на пилораме начнут верховодить блатные. Попасть к ним в зависимость у Кацапова не было никакого желания. Как только циркулярная пила распластала первый ствол дерева, к нему подошёл бригадир из числа заключённых по фамилии Ярошенко.

— Просьба есть к тебе, Александр Степанович, — сорокапятилетний зек смотрел на Кацапова испытующе, словно взвешивал про себя, стоит ли продолжать разговор.

— Говори, не съем, — небрежно бросил Александр.

— Сорока на хвосте донесла, будто ты бригаду набираешь на лесопилку.

— Не соврала твоя сорока, есть такое дело, — не стал отрицать Кацапов. — Уж не пристроить ли кого предлагаешь?

— Худо одному человеку в траншее, — не отводя взгляда, вздохнул Ярошенко. — Боюсь, не выдержит он второй зимы. Ослаб совсем.

— Пилорама — не санаторий, сил не прибавляет, — усмехнулся Александр. — И я не доктор, лечить не обучен.

— И всё же, Александр Степанович, — в глазах Ярошенко появилась решительность, будто он собрался силой заставить мастера исполнить свою просьбу, если тот через секунду вдруг откажет, — прислушайтесь к моей просьбе, в ваших силах спасти жизнь человеку.

Александр не выдержал пронзительный взгляд заключённого, отвел глаза, недовольно спросил:

— Кто он тебе этот дистрофик, что ты так печёшься о нём? Сват? Брат?

— Не то, и не другое. Просто порядочный интеллигентный человек, преподавал детям в школе историю. Тяжелее карандаша и ручки в руках ничего не держал.

— А брёвна, по-твоему, он сможет таскать? — с ехидством спросил Кацапов. — Это ведь не ручкой по бумаге водить!

— Опил отгребать, горбыль относить он сможет, учёт будет вести, — не отступал Ярошенко. — Нужно немного времени на передышку, чтобы человек окреп. Через пару месяцев он и с брусом начнёт управляться.

— Как фамилия этого человека?

— Осокин Виктор Пантелеевич, осужден по статье 58–10 УК. Судьба свела нас в Чусовском КПЗ, в небольшом городке на Урале. И вот уже год, как вместе.

— Где ты сказал? — вскинул брови Кацапов.

— В Чусовом, неподалёку от Перми, — пояснил Ярошенко, не подозревая, что от его пояснения вопрос с Осокиным решится положительно.

— Знакомый город, — глаза Александра сразу потеплели, в них загорелось любопытство. Встретить земляка за тысячи километров от родных мест, по которым он стал скучать, было для него приятной неожиданностью.

— Ты там бывал? — на лице Марка Ярошенко появилось удивление.

— Я там родился и вырос.

— Да-а, удивительная штука жизнь, — задумчиво произнёс заключённый. — А ещё удивительнее Божья воля. Захочет Господь — разъединит людей, захочет — вместе сведёт. И никому неведомо, когда и как это произойдёт, с какой целью он это делает.

— Ты, что, из староверов?

— Нет, обычный христианин, — ответил Марк. — Почему ты решил, что я из старообрядцев?

— В тех краях много их расселилось по тайге. Борода твоя наводит на такую мысль.

— Бороду я здесь уже отпустил, зимой лицо меньше страдает от мороза, — усмехнулся Ярошенко. — А со староверами мне довелось не только повстречаться, но и пожить по соседству. Про посёлок Шайтан не слышал случайно?

— Ещё бы! — воскликнул Александр. — Я там бараки строил по молодости. — Староста тамошний, из староверов, много моей кровушки тогда подпортил. То к одному прицепится, то к другому докопается. Вставлял палки в колёса, пока не выудил из меня деньжат.

— Жил я в твоих бараках, — улыбнулся Ярошенко. — На совесть построены, стены не продувало.

— Спасибо за оценку, — сухо поблагодарил Александр. — Давай перейдём к делу. Если уж ты сплавляешь на пилораму доходягу, то и двух крепких мужиков я тоже у тебя заберу. Не обессудь. Выберу сам, без подсказки. Всё, иди, работай, дневную норму никто не отменял.

Разговор этот состоялся две недели назад. На следующий день с утра он со стороны понаблюдал за работой бригады и выбрал людей на пилораму.

Осокин действительно не мог работать наравне с остальными заключёнными. Лом периодически выпадал у него из рук, колесо тачки увязало в земле, а заключённый, тужась до синевы на лице, подолгу раскачивал её взад и вперёд, не в силах сдвинуть с места. Но таких, как Осокин, было ещё несколько человек. Каторжный труд по десять часов в день с пешим переходом в лагерь делал своё дело, выматывал человека до крайности, превращая его в обречённого раба.

Жидкий постный суп и полмиски пшённой каши не восстанавливали затраченной энергии. Держались пока выносливые от природы люди. Но что произойдёт с ними зимой, когда земля превратится в камень, а кирка и лом будут отскакивать от неё, как мяч от пола? Этого сказать никто не брался.

Кацапов взглянул на небо, надеясь увидеть там хоть какой-нибудь просвет, но, сплюнув от досады, натянул на голову капюшон плаща, вышел из-под навеса и скорым шагом направился вдоль трассы.

На утренней планёрке Бобров попросил его побывать на замыкающем участке будущей магистрали и сделать некоторые замеры. Сейчас там заключённые валили лес. Это был самый сложный километр. Трасса упиралась в сопку, требовалась выработка скального грунта на глубину до двадцати метров со стороны горного массива. Прораб решил провести тщательное обследование, чтобы заранее избрать наиболее оптимальный метод разработки грунта.