Анаит Григорян - Поселок на реке Оредеж [litres]

– А Саня наш помирает, что ль? – Ленка округлила глаза.

Комарова сжала зубы так, что они тихонько скрипнули.

– Фельшерице скажи, что помирает, ясно тебе, не?

Ленка в ответ фыркнула, пожала плечами, но повернулась и быстро зашлепала босыми ступнями по доскам.

– Коза, – тихо сказала Комарова ей вслед и склонилась над Саней, который совсем притих, только посапывал едва слышно, и веки его чуть вздрагивали, как будто ему снился нехороший сон, от которого он все никак не мог проснуться. На белой коже, кое-где уже начавшей шелушиться от солнца – все Комаровы плохо загорали, а Саня хуже всех, – ярко проступали красные пятна, разбросанные не как попало, а будто собранные в кучки по пять-шесть штук. Комарова надавила на одно из пятен, и оно, как вчера, пропало, а потом проступило вновь. Она подумала, что, может быть, если бы на эти пятна надавить на все разом или прижечь их горящей спичкой, они бы и совсем пропали, но ведь жалко жечь Саню спичкой, и как надавишь на все пятна разом, обязательно же какие-нибудь пропустишь, даже если позовешь на помощь остальных, а если пропустишь хоть одно, то ничего не выйдет… Может, фельдшерица и придумает, что делать, парацетамол свой пропишет, а может, парацетамол как раз против этой болячки и помогает, может, его как раз специально для этого и придумали, чтобы Саню вылечить… Она помотала головой, прогоняя глупые мысли, толкавшиеся и налезавшие одна на другую, потом соскочила с кровати и открыла окно, впустив в комнату немного свежего воздуха.

– Сейчас, Санечка, скоро уже… Ленка фельшерицу нашу приведет, она тебе парацетамол пропишет, и ты у нас сразу поправишься.

Она оперлась ладонями о подоконник и высунулась в окно. Лес колыхался в голубоватой дымке, и было прохладно, хотя над землей уже начинал подниматься пар, – к вечеру, наверное, соберется гроза. Комарова любила грозу, особенно за то, что Анька и Светка при каждом раскате грома визжали и пытались забиться в какой-нибудь угол. Комаровский дом стоял на самом отшибе, и за ним были только лес и поле, через которое шла дорога на Мины, да и та непроезжая, и мало кто по ней ходил – кому охота тащиться несколько часов по диким местам и кормить комаров и слепней. Тут Комарова вспомнила, что накануне они на этой дороге встретили отца Сергия. Хоть Сергий и добрый, а все-таки встретить попа – плохая примета, да еще и шедшего с похорон. И бабка, когда была жива, столкнувшись с отцом Сергием, всегда его ругала: мол, что ж ты все время попадаешься, каждый раз после тебя или ведро в колодце утопишь, или каша пригорит, что ж тебе на месте-то не сидится, шел бы домой или в церковь, что ж ты все по улице, носит же тебя черт… Отец Сергий, обычно тихий, обижался и начинал строгим голосом:

– Знаете что, Мария Федоровна…

Бабка, обрадовавшись, что задела священника, упирала руки в боки и отвечала:

– Ну знаю я, знаю, я уже скоро семьдесят лет как Мария Федоровна.

– В приметы верить – грех. А если хотите, чтобы ваша каша не пригорала, вы, выходя из дома, уголок платка узлом завязывайте, тогда хоть священника, хоть самого черта, который, по-вашему, меня носит, можете встречать без всяких для себя последствий.

– Вот еще! – сердилась бабка Марья. – Вот я еще буду на платке узлы вязать! Я что, по-твоему, совсем на старости лет из ума выжила? Пусть твоя Танька на своем платке узлы вяжет!

– А вы ведро покрепче привяжите и за кашей своей лучше следите, – еще больше обижался Сергий, – грамотный человек, постыдились бы! А Таня никаких узлов вязать не станет, она в приметы не верит, в отличие от вас! Верующему человеку неприлично в приметы верить, это суеверие, а вера – это другое, вера – это когда на Господа Бога уповают, а суеверие – это когда на порог плюют и в зеркало смотрятся, если что-нибудь дома забыли и вернуться пришлось, и сглаза боятся и приворота! Вы образованный человек, отличать должны… – запутавшись в конце концов в «вере», «суеверии» и «образовании», батюшка умолкал и устремлял на бабку Марью взгляд, полный укора.

– Вот еще! – не унималась та. – Вот он еще меня стыдить будет! Не дорос еще меня стыдить! Понял? Не дорос еще!

– А это вы, между прочим, – вдруг припоминал Сергий, – своих внуков научили кошке Марины Сергевны белые пятна нарисовать масляной краской, так что Марине Сергевне ее выстригать пришлось! Вот как вам после этого не совестно?

– Ну еще что придумай! – злилась бабка. – Это дура Женька их научила, буду я еще такими глупостями заниматься! А поганая Маринкина кошка все время норовит перебежать дорогу и под ноги бросается, вот прямо как ты! Сидел бы в своей церкви лучше и Богу молился!

– Ну, знаете, Мария Федоровна…

– Знаю, знаю, тебе самому нужно твою рясу масляной краской покрасить, как ту кошку, чтобы вреда от тебя не было!

Вверх по оконной раме взбирался, ловко перебирая тонкими лапками, паук-крестовик. Комарова подула на него, чтобы он полз на улицу, потом вспомнила, что увидеть паука – к новостям, а еще можно задать пауку какой-нибудь вопрос и он на него обязательно ответит, и шепотом, чтобы Саня не услышал, спросила:

– Паучок-паучок, спинка серенькая, паутинка беленькая, скажи мне, поправится наш Санечка?

Паук замер, подобрал под себя лапы, потом медленно повернулся, поглядел на Комарову блестящими капельками глаз, отвернулся и пополз дальше. Комарова задумалась, сказал паук «да» или «нет», потому что знала только, как правильно спрашивать, а как понимать ответы – не знала. Ленка, наверное, знала, но Ленка убежала за фельдшерицей.

– Катька… – жалобно позвал Саня. – Катька, открой окно… жарко…

– Так открыто же, Санечка. – Комарова подошла к брату и положила ладонь ему на лоб. Лоб был сухой и стал как будто даже еще горячее, и ей показалось, что если она не отнимет сейчас же руку, то и сама тоже станет в скором времени такой же сухой и горячей, как Саня, но от страха она все прижимала ладонь к его лбу и не находила в себе сил ее убрать.

– Катька… Катька, жарко…

– Да не жарко, Санечка, не жарко, – начала уговаривать его Комарова, – утро сейчас, а к вечеру гроза соберется, дождик пойдет.

– Меня бабка Женя в печке сожгет, – вдруг сказал Саня хрипло. – Она ведьма, все так говорят, она меня съесть хочет. И тебя съест, Катька… и Ленку.

– Ленкой подавится, – фыркнула Комарова. – И наши деревенские на всех говорят, что ведьма. Они и на тетю Таню говорят, что она ведьма, потому что она рыжая.

– Тетя Таня не ведьма, – с трудом выговорил Саня. – Тетя Таня хорошая… она нам конфеты приносила… и в церковь меня крестить носила. Там красиво было очень, в церкви…

– Да как же ты это помнишь, Санечка? – удивилась Комарова. – Тебе ж тогда всего два месяца было.

– Тетя Таня красивая… – выдохнул Саня, как будто ее не услышав. – Конфеты нам приносила… и ватрушку с вареньем…