Анаит Григорян - Поселок на реке Оредеж [litres]

В комнату тихо вошла мама, легла на кровать, щелкнула ночником и перелистнула страницы книги в мягкой обложке. У нее было много таких книг, и, прочитав, она их не выбрасывала и даже не сдавала в макулатуру: говорила, что когда-нибудь перечитает ту или эту, а отец в зависимости от настроения то подшучивал над ней, то сердился и пару раз попытался собрать все эти ее книги и выбросить, и мама на него надолго обиделась. Костик однажды открыл рассыпающийся на страницы томик: там было про какого-то маркиза и какую-то Луизу, которой маркиз признавался в любви, и почему-то маркиз и Луиза были похожи на Диму Смирнова и Катю Громову, которые, когда никто не видел, передавали друг другу под партой мелко сложенные записочки, а после уроков целовались за школой. Костик так хорошо это себе представил, что закрыл книжку, не дочитав абзаца, положил ее на место и подумал, зачем это только нужно его умной и строгой маме. Мама снова перелистнула страницы и тяжело вздохнула.

– Мам… – шепотом позвал Костик. – Мам, ты не спишь?

– Что такое, Костя?

– Мам, слушай… знаешь, у меня появились тут друзья, – поскольку она молчала, он осторожно добавил: – Это местные ребята. Четыре девочки и один мальчик.

Мама помолчала еще немного, Костик снова услышал шорох страниц и подумал, что она, наверное, его совсем не слушала, но мама наконец переспросила чуть насмешливо:

– Надо же, целых четыре девочки?

– Ну, мы познакомились просто… мы на плотину ходили вместе. – Мама тихо охнула, и Костик поспешил договорить: – Там совсем невысоко, мам, мы даже к краю не подходили, только на мосту постояли немного (он вспомнил, как поднял над водопадом мелкую Ленку и как Комарова замахнулась на него кулаком, и ему стало стыдно, что он врет маме). В общем, по-настоящему, наверное, я с двумя девочками подружился. Они тут живут, на самом краю поселка, возле леса.

– Понятно, – равнодушно ответила мама.

Он ждал, что она скажет еще что-нибудь, но она молчала и листала свою книжку, и Костик вдруг понял, что это продолжается уже довольно долго, а он все лежит и вслушивается в тишину, в которой где-то за обоями потрескивает сверчок и где-то, то ли в шкафу, то ли на маленьком захламленном чердаке, что-то шуршит, – наверное, мыши – об этом нельзя сказать маме, она боится мышей, хотя видела их всего раз или два в жизни, а тут мыши в каждом доме, и мелкая Комарова рассказывала ему, что зимой они свили гнездо в Катькином валенке, и когда Катька достала валенки из шкафа и на всякий случай вытряхнула их – мало ли что, – из валенок посыпались солома и мышиные катышки.

– А сами мыши? – удивился Костик.

– А мышей, наверно, Динка съела. – Лена пожала плечами. – Или сами ушли куда-нибудь. – Она задумалась, потом вдруг хихикнула и добавила: – А представляешь, если б Катька ногу в валенок сунула, а там мыши!

– Так ведь она бы их раздавила, наверное, – немного испугался Костик.

– Ага! – согласилась Ленка и снова хихикнула, подумав, как бы испугалась старшая сестра, а потом вдруг погрустнела, пожалев, видимо, бедных мышей и их деток.

Мама, когда собиралась за город, не подумала ни о мышах, ни о том, что в деревенском доме нет ванной и воду нужно носить из колодца, а утром умываться из рукомойника, который гремит, и еще эта штука, такой штырек, который нужно приподнимать рукой, чтобы полилась вода, мама называет его «клювиком», иногда застревает, а когда наконец удается его приподнять, вода льется слишком сильно, разбрызгивается во все стороны и попадает на голые ноги. Костик видел, что маме все это не нравилось, и еще ей не нравилось, что ей приходится либо сидеть дома, либо гулять по жаре, отмахиваясь от комаров и слепней, но она почему-то не хотела возвращаться в город и чуть не каждый вечер повторяла, как же это хорошо, что они все-таки собрались и сняли дачу и теперь могут провести целое лето на природе.

– Мам… – еще раз позвал Костик и прислушался. Она не отвечала, хотя ночник над ее кроватью все еще горел и было слышно, как она перелистывает страницы. На чердаке снова послышалось тихое шуршание.

«Взять и сказать ей, правда, что там мыши, – подумал Костик. – И что один раз я видел мышь прямо посреди комнаты… или еще лучше, что нашел мышь в кровати… что она устроила гнездо под подушкой и что там были солома и мышиные катышки…»

Он стал наконец засыпать, и в полудреме ему казалось, что он разговаривает с мамой, рассказывает ей, как весело они с Комаровыми ходили на плотину, и какой у Комаровых дом, и что у них есть цепной пес в будке – огромный, черный и злой, что однажды этот пес чуть не загрыз мужика, пытавшегося залезть к Комаровым во двор – зачем вот только, что там во дворе у Комаровых делать, у них же не двор, а настоящий пустырь, и все заросло лебедой и крапивой, но зато у них есть две козы, и старшая Комарова умеет сама их доить… «А еще у них младший брат заболел, мам, его нужно к врачу в город и чтобы папа его посмотрел…», – то ли про себя, то ли очень тихо, уже совсем засыпая, пробормотал Костик, и это важное, что было забыто из-за обиды на Катьку и всех неприятностей прошедшего дня и вдруг вспомнилось, растаяло в накрывшем его сонном мареве, и мама наконец перестала листать свою книгу, щелкнула выключателем, и стало тихо-тихо, как никогда не бывает в городе.

В церкви было прохладно и пахло ладаном, воском и свежеструганными досками: на прошлой неделе приезжали мужики из Сусанино, присланные тамошним батюшкой, и меняли провалившийся пол в левом приделе. Отец Сергий пытался дать им в благодарность пару бутылок водки, они некоторое время помялись – видно было, что водку им взять хочется, но неудобно, и в конце концов один из них буркнул:

– Не надо, батюшка. Отец Алексий рассердится.

– Он что же у вас, такой строгий? – удивился Сергий.

– Не строгий, – отвечали сусанинские, – а так… за божье дело, говорит, плату брать не полагается.

– Так ведь отец Алексий не узнает, а Бог простит, – пожал плечами Сергий, и мужики, еще для порядку помявшись, взяли обе бутылки и еще большой пирог с капустой, испеченный Татьяной, и приговорили всё почти сразу, едва выйдя из церкви и спустившись с пригорка, а прощаясь, сказали, чтобы батюшка звал их, если что еще нужно будет починить.

Церковь была небольшой и стараниями поселковых верующих уютной: кто-то даже постелил в притворе принесенный из дома широкий лоскутный коврик и поставил в углу миску для ленивой церковной кошки Васьки. Отец Сергий несколько раз выносил кошкину миску на паперть, но ее заносили обратно, и в конце концов он махнул рукой и на миску, и на кошку, рассыпавшую из нее творог и фарш и спавшую на коврике, отчего угол его все время был покрыт свалявшейся в войлок шерстью. Комарова медленно прошла мимо двух старых свечных ящиков в среднюю часть церкви и остановилась, привыкая к полумраку. Бабка Нюра, бывшая уже глубокой старухой, когда Комарова была совсем маленькой, а Ленка даже еще не родилась, медленно ходила от иконы к иконе и собирала в жестяную коробку свечные огарки. Спина у нее была согнута чуть не пополам, поэтому бóльшую часть времени бабка Нюра смотрела в землю. Заметив Комарову, она сделала пару шагов ей навстречу, шаркая и с трудом переставляя отекшие ноги, потом остановилась и издали перекрестила ее дрожащей рукой.