Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

«Они меня заметили… Насмехаются надо мной. Потому что не сумел отобрать знамя. Ну, погодите!»

Нет, не заметили его те двое, что во главе колонны. Хеннинг целиком сосредоточен на знамени, которое несет без бандульеры, прижимая древко к груди. Он справляется с порывами ветра, и древко иногда лишь слегка покачивается.

Хеннинг посматривает вверх на изогнутую косу и думает: «А так она, пожалуй, еще лучше выглядит. Побывала в бою… Холуй полицейский! Вообразил, что может отобрать такое знамя, словно какой-нибудь там флажок кегельного клуба или плакат КПГ. Руки коротки».

Падберг обдумывает речь, которую он произнесет в Аукционном павильоне: «Факт превышения полицией своих полномочий можно будет использовать… Это весьма характерно для нынешнего правительства… Ультракрасные и нацисты делают что хотят, а мы, крестьяне, исключение».

Там, где Грюнхоферштрассе пересекает Буршта, стоит регулировщик уличного движения. Он дежурит с девяти утра до восьми вечера. В этом месте Буршта расширяется, образуя площадь Штольпер-Торплатц и сквер с традиционным памятником героям.

Обычно регулировщики и обнаженные изваяния героев созерцают друг друга. Сегодня же взгляд постового, гауптвахмистра Харта, устремлен вдоль Буршта, навстречу надвигающейся демонстрации. Четверть часа назад мимо Харта прошагали двадцать его коллег под командованием полицмейстера Калленэ: им надлежало занять вокзал и ведущие оттуда к Аукционному павильону улицы, на которых расположены фабрики. А десять минут спустя промчался в запарке какой-то велосипедист и, чуть сбавив ход, крикнул ему:

— Твои там подрались с крестьянами, их побили. Я поехал за остальными. — И он нажал на педали.

Харт пытается сообразить, что же случилось: кого побили — крестьян или полицию? А может, этот велосипедист просто рабочий и разыграл его? Надо бы бежать на помощь, вдруг им приходится туго… Кто же сегодня дежурит на Рыночной площади? Харт автоматически делает отмашки проезжающим автомашинам, стараясь почаще становиться так, чтобы видеть Буршта и то, что оттуда надвигается.

А там, еще вдалеке, смутно виднеется огромная толпа.

К регулировщику стремительно направляется господин в маленькой суконной шляпе с кисточкой. Его сапоги с отворотами громко стучат подковками по мостовой.

— Вахмистр, как тут пройти к Аукционному павильону?.. Так, благодарю. Понял, спасибо. Найду… А вы смывайтесь-ка отсюда побыстрее, как ваши коллеги. — И, отойдя шагов десять, добавил: — Не то получите по морде, как они получили. — И уже в двадцати шагах горланит: — От нас получили! Нас, крестьян!

— Стой! — кричит Харт. — Стой! Приказываю вам остановиться!

Он хотел было рвануться в погоню, но тут к перекрестку приблизились две автомашины, Харт дал отмашку, а когда обернулся, то господин с кисточкой уже исчез.

«К вокзалу он пойти не мог. Иначе я бы его видел. Ну, попадись мне только! Чертов навозник! Еще грозится… Погоди, как бы вам самим морды не разукрасили! Навозники вонючие!»

По улице бежит какой-то человек, пыхтя, спотыкаясь, бежит прямо к нему. Харт с изумлением узнает своего начальника, Фрерксена.

— Где люди? — хрипит тот. — Пусть Калленэ с людьми немедленно!.. Крестьяне… — Он обессиленно умолкает.

— Слушаюсь, господин старший инспектор! Докладываю: нахожусь на посту регулировщика. Один велосипедист, кажется, уже поехал за подкреплением.

— Зовите людей, Харт! — кричит Фрерксен, срывая голос. — Бегите. Скорее! Крестьяне… Знамя…

Гауптвахмистр Харт, бросив последний взгляд на бледное, искаженное лицо своего начальника, припускает рысью к вокзалу. «Морду набить… — мелькает у него в голове. — Кому же сегодня набьют морду?..»

Фрерксен, оставшись на «островке безопасности», размахивает руками, дает сигналы. «Людей, скорей, — думает он. — Крестьяне совсем близко. Еще минуты три, и…»

По Буршта, от Рыночной площади, приближается велосипедист. У «островка» он резко тормозит и слезает. Фрерксен узнает его: это Маттиз, деятель местной организации КПГ, смутьян, каких мало.

— Господин инспектор, — говорит он, приветливо улыбаясь, — господин старший инспектор, я ее все-таки нашел. И привез вам. Вот она… — И он протягивает Фрерксену его саблю, согнутую, перепачканную, без ножен.

Фрерксен не сводит с нее глаз. Однако он находится на регулировочном посту. Вокруг уже собираются люди, и крестьяне близко. А Маттиз стоит перед ним с этой грязной железякой, подобострастно осклабившись.

— Куда я ее дену? — растерянно спрашивает Фрерксен. — У меня же нет ножен, — и шепчет: — Спрячьте ее, немедленно спрячьте. Вон туда, у памятника, за пьедестал…

И его глаза, полные муки, следят за Маттизом, который с нарочитой медлительностью, вскинув саблю на плечо, будто ружье, с ухмылкой оглядываясь на собравшихся зевак, перешагивает через ограду, не спеша, со вкусом, ступает на клумбу с геранью, идет дальше, добросовестно вытаптывая цветы, и, еще раз хитро ухмыльнувшись, с видом заговорщика скрывается за пьедесталом, словно вознамерился прямо на глазах у полиции справить там нужду.

«Нет, это невыносимо, — в отчаянии думает Фрерксен. — Я больше не выдержу. Это бесчеловечно. Свыше всяких сил. Ну почему я не вышел из дому на пять минут позже! Где люди?»

Они уже идут.

Более двадцати синих бегом спешат от вокзала сюда, к перекрестку. После первых же путаных сообщений полицмейстер Калленэ собрал всех, кто находился на дежурстве в северной части города.

Но и крестьяне уже близко. До них всего сто метров… восемьдесят метров… идут по восемь в ряд, надвигаются. Впереди черный флаг, музыки пока еще нет.

Полицмейстер Калленэ рапортует, но Фрерксену некогда выслушивать.

— Крестьяне напали на нас. Ваших товарищей избили. Надо отобрать знамя, оно подлежит конфискации. Зольдин, Майерфельд, Гайер, — приказываю вам изъять знамя! Остальные на подмогу.

Еще раз смерив взглядом небольшое свободное пространство между ними и головой колонны, Фрерксен спрыгивает со своего возвышения на мостовую и командует: — Давай! Вперед!

Он вскидывает руку и — безоружный — устремляется на противника. Полицейские бегут рядом с ним, обгоняют его; поднятую вверх руку командира одни восприняли как сигнал «сабли вон!» и пытаются на ходу — непривычная работа — вытащить клинки из ножен; другие, отцепив от поясов дубинки, размахивают ими. Грозно надвинуты на брови кожаные шлемы, закрепленные под подбородком.

Атаку заметили только в первых рядах. Крестьяне невольно сдерживают шаг, но идущие сзади напирают.

Хеннинг резко останавливается и с внезапно нахлынувшим чувством упрямства еще выше вздымает знамя. Наталкиваясь на знаменосца, демонстранты обтекают его.