Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Глянешь, и душа радуется!

— Тысячи три! А сколько еще сидят по трактирам на Буршта!

— Прихватим их по пути… Да, ты был прав, Хеннинг, без знамени было бы не то.

— Оно и дух подымает!

Оба смотрят на знамя, развернувшееся под дуновением летнего ветерка. Кажется, что плуг пришел в движение, а над ним застыл на посту красный меч.

— Давай команду, пора выступать, — торопит Хеннинг.

— Рано. Пусть музыка заиграет сперва!

— Люди терпение теряют.

— Скажешь. Крестьяне терпение не потеряют.

По тротуару, тесня зевак, приближается отряд городской полиции. Во главе — усач в мундире с большими эполетами. Все полицейские в кожаных шлемах, подбородные ремешки застегнуты.

— Куда это они, на нас, что ли?

— Терпение! Зачем на нас? Мы же — мирная демонстрация.

— Еще бы! — восклицает Хеннинг.

Отряд ушел. Проходя мимо знамени, полицейские посмотрели на него, командир их что-то сказал, и подчиненные ухмыльнулись.

— Вот видишь, — сказал Хеннинг, думая, что все дело в знамени.

— Как знать, — сухо возразил Падберг. — Пути Гржезинского [18] Альберт Гржезинский — министр внутренних дел Пруссии (1930–1932). неисповедимы.

К Рыночной площади приближается человек в синей форме, в очках на носу и в чуть сдвинутой на затылок фуражке, из-под которой выбилась прядь рыжеватых волос.

Старший инспектор полиции Фрерксен шагает после обеда к месту своей службы. Он спокоен, исполнен решимости следовать указаниям бургомистра — не мешать крестьянской демонстрации, а завтра уехать на летний отдых. Увидев на площади и колонну демонстрантов, и зевак, он останавливается. Скопление людей неслыханное, целая армия, он никогда не думал, что может собраться столько народу.

Старший инспектор заметил знамя. Моргая близорукими глазами, он подошел ближе. Полотнище черное, выглядит мрачновато. На нем что-то красное и белое. Знамя в складках, оно не развевается, легкий ветерок лишь колышет его.

Фрерксен встал на краю тротуара. Посмотрел на знамя, на молодого человека, держащего его, и на стоящего рядом пожилого господина в очках. Посмотрел на окна, полные зрителей. Да, в Альтхольме событие. В Альтхольме сенсация.

В толчее за спиной инспектора кто-то произнес: — Настоящее штёртебекеровское знамя, это же недопустимо!

И Фрерксен почувствовал, что это было сказано специально для него. Другой голос, тоже обращенный к публике, произнес: — Они только на рабочих кидаются!

Неожиданно сердце Фрерксена забилось сильнее. Он почувствовал, что вспотел.

«Жаль, — подумал он, — надо было еще минут пять поспать, и никого бы тут уже не застал».

Он взглянул через площадь на ратушу с ее красными фронтонами, и снова мелькнула мысль: «Да, уже мог бы сидеть у себя в кабинете. Жаль».

Тут же вспомнился другой кабинет, сумрачный, с круглыми оконными стеклами, с массивной дубовой мебелью. «Это ваш Гарайс заварил кашу» — не так ли было сказано?

Так. Или что-то в этом роде.

На мостовой, метрах в восьми от инспектора, стояли Хеннинг с Падбергом.

— Что это за обалдуй? — спросил Падберг.

— Главный полицейский горлопан и ханжа Альтхольма. Олух царя небесного.

— Сразу видно.

— Кажется, он заинтересовался нами.

— А нам он ни к чему.

Старший инспектор медленно двинулся к обоим.

— Господа… это знамя… так не годится, — запыхавшись, проговорил он, хотя разделявшие их восемь метров преодолел неторопливым шагом.

— Что не годится? — спрашивает Хеннинг.

— Понимаете… Не угодно ли вам отнести его обратно в трактир? — Фрерксен говорит тихо, старательно произнося каждое слово.

— Знамя в колонне. И пойдет с колонной, — резко отвечает Падберг.

Инспектор протягивает руку к древку. Хеннинг обеими руками подымает знамя ввысь.

Фрерксен пытается еще раз, еще.

Передний ряд колонны делает первый шаг. Все приходит в движение.

Фрерксен замечает, как расстояние между его рукой и древком все увеличивается и увеличивается. Он чувствует, что его пихают, отталкивают. На него надвигаются большие, суровые лица, его задевают плечами.

«Еще бы пять минут…» — опять подумал он. И вот он стоит, запыхавшись, между проходящей колонной и тротуаром.

— Не могли нас позвать? — спрашивает его с упреком обер-вахмистр Маурер, патрулирующий со своим коллегой Шмидтом вдоль площади под деревьями.

— Да, конечно, — машинально отвечает Фрерксен, глядя на удаляющееся знамя. — Вперед! Бегом! — вдруг кричит он. — Взять знамя!

Колонна не прошла и двадцати шагов, как Фрерксен с обоими помощниками рысцой пускается вдогонку. Крестьяне недоуменно смотрят на бегущих полицейских. Лишь самые передние восемь или десять человек были свидетелями инцидента, но и они вряд ли поняли, в чем дело, — так тихо говорил старший инспектор.

Фрерксен на бегу придерживает саблю за эфес, чтобы не болталась. Мундир мешает ему. У него такое чувство, будто все — и крестьяне, и зеваки на тротуарах, и альтхольмцы, высунувшиеся из окон, — смотрят, как он бежит по площади. Ему вдруг показалось, что он побледнел, и он на ходу трогает щеки; они горят, но ему холодно. Он вспоминает, что весь город терпеть его не может, что он держится только благодаря бургомистру.

«А Гарайс-то в отпуске! Сидит себе дома! Видел бы, как мне достается, помог бы».

И, все еще продолжая бежать, он пытается представить себе, как бы Гарайс решил эту задачу: «Толстобрюхий, разве он так побежал бы?.. Жирный боров, ему хорошо сидеть дома… Стал бы выхваляться, людям зубы заговаривать… Нет, подлаживаться — это не по мне. Терпеть не могу…»

Вслед за своим начальником трусит обер-вахмистр Маурер. «Какая глупость! — размышляет он. — И всегда этот Фрерксен дурью мается. Где же остальные? Что мы — втроем справимся, что ли?.. И Шмидта не видать, застрял. А, да ладно, теперь все равно. Ух, болваны… Уж как-нибудь отберем знамя».

А толстый обер-вахмистр Шмидт обливается потом, он здорово отстал. «Ну опять я, именно я должен бежать, как нарочно. Уважаемые коллеги прохаживаются себе по Буршта, а я гони, пока сердце не лопнет. Маурер тощий, шестьдесят пять кило, ему что… а каково мне, — центнер с гаком. Эх, надо бы скинуть вес, лимонную диету, что ли…»

Впереди колонны внезапно выныривает Фрерксен. Не долго думая, он бросается к Хеннингу, хватает древко и, задыхаясь, кричит: — Я конфискую знамя! Слышите, конфискую!

Хеннинг, не слушая его, крепче сжимает древко обеими руками.

— Знамя наше!

Первые два ряда придерживают шаг, но колонна продолжает двигаться, напирает, следующие ряды тоже хотят посмотреть, что там случилось. Знамя покачнулось, толпа все накатывала, образовался затор, сквозь который успевает протиснуться обер-вахмистр Маурер. Он судорожно хватает древко, за которое держится Фрерксен, знамя качается из стороны в сторону и наконец падает. Коса с дребезжащим звоном ударяется о мостовую.