Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

Мы с Жоэль, кутаясь в шарфы, идем назад к отелю. Начинает накрапывать дождь. Поздняя осень, только что так походившая на лето, вдруг пахнула зимой. Мы видим, как катер Патриса заходит в гавань. Темнеет уже рано.

Что стоит между мной и той женщиной, которой я могла бы стать? История. Из пережитого возникают чувства, из чувств – мысли, а из мыслей – истории. Несколько раз их повторишь – и привыкаешь к ним, как к старому пуловеру, который ты полюбила, даже в несчастье, потому что это привычное несчастье. Надо научиться ходить по этой дороге обратным путем. Жить в тайных уголках среди мыслей, где еще ничего не решено, где все еще может пойти иначе.

– Перепиши свою жизнь, – говорит Жоэль. – Моя учительница пения однажды рассказала мне историю, только не спрашивай, правдивую ли. Двое торговцев отправились на чужбину, чтобы продать там обувь. У каждого из них было с собой по чемодану обуви. Один в первый же день позвонил жене в ужасе: «Здесь люди вообще не носят обуви! Никто меня не понимает! Завтра же возвращаюсь!» А второй позвонил жене и сказал: «Представляешь, как повезло, здесь ни у кого нет обуви! Я тут продам тысячи пар!»

Глаза у Жоэль блестят. Я знаю, что она хочет сказать. Одна и та же реальность, но разный угол зрения. Историю Морица можно рассказать как историю предательства любви – версия Фанни. Или как историю государственной измены – версия вермахта. Или как историю нечаянной любви – версия Жоэль. Для самого Морица, возможно, то была история потери. Кто решает, какая из версий в итоге будет принята? Можно написать для человека три биографии, и каждая будет правдива, только это будут биографии трех разных людей. В зависимости от того, что ты опускаешь в истории, ты либо победитель, либо проигравший, счастливчик или неудачник, жертва или преступник.

– История, которую ты мне рассказываешь, – говорит Жоэль, – ужасно скучная, если хочешь знать. Он меня бросил. А если рассказать ее так: наконец-то я свободна и могу жить как хочу?

– Звучит хорошо, но если честно, то я никогда не хотела той жизни, что у меня сейчас.

– И другой у тебя нет или все-таки припасла в кармане?

– Знаешь, я не думаю, что у меня есть право на счастливую жизнь только потому, что я себе ее навоображала, заказав у мироздания принца. Так не получится.

– Жизнь ни плоха, ни хороша, – говорит Жоэль. – Она просто есть. И ты не должна ее менять. Наоборот. Прими ее такой, какая есть, и просто расскажи свою историю так, как тебе нравится.

Перед отелем по газону перекатываются пластиковые стулья. Пальмы кренятся под порывами ветра, хлопает входная дверь. Такое впечатление, что отель сейчас сложится как карточный домик и ветер разнесет его обломки по пляжу.

Мы садимся в зале для завтраков, где никого нет, дождь тяжело барабанит по стеклам. Постепенно из порта подтягиваются остальные жильцы, мокрые и продрогшие. Водолазам пришлось прерваться, говорят они. Надо будет переждать.

Патрис принес рыбу, поварихи сегодня нет, у нее что-то там с детьми, но мы и сами можем похозяйничать на кухне. Я наблюдаю за его руками, которые потрошат рыбу, счищают чешую: точные движения, уверенные и такие простые. Мне нравится. Джанни был человек слов, но не действий, каждое решение он взвешивал по сто раз. Эстет, человек-путеводитель, который знает все, тогда как Патрис познает мир на ходу. Для него существует только то, что можно потрогать. Мне нравится его увлеченность вещами, его неотфильтрованное отношение к миру. Он может во что-то влюбиться, во вкус помидоров, принесенных с рынка, или в запах из духовки, а в следующий момент уже увлечен чем-то другим. Сегодня он весь твой, а завтра влюблен в другую. Но всему он отдается без остатка.

– Твое предложение насчет острова еще в силе? – внезапно спрашиваю я. Ошеломив себя даже больше, чем Патриса.

– Завтра катер на приколе. Я свободен.

– А мы сможем в такую погоду переправиться на надувной лодке?

– Нет. Но сможем сесть в восемь часов на «ракету». Если, конечно, не разыграется шторм. Посмотрим утром, да?

– Да.

Как это, оказывается, просто. Он достает рыбу из духовки и ставит противень на стол. Я ловлю себя на желании, чтобы «ракету» завтра отменили. Mi dispiace, Signora [96] Мне очень жаль, синьора ( ит. ). , так и слышу я слова мужчины в окошечке. Корабль сегодня не пойдет. C’è mare brutto [97] Море разбушевалось ( ит. ). . Но я отгоняю мысль, которая пытается внушить мне эту версию истории еще до того, как та произошла.

Она стояла в дверях.

Жара схлынула, Сильветта за это время ни разу больше не появилась, словно куда-то вдруг исчезла. Леон ни разу не упомянул ее имени, и Мориц надеялся, что она увлеклась новым приключением. Но потом Леон уехал на несколько дней, и однажды вечером, заправляя в проектор пленку для вечернего сеанса, Мориц вдруг почувствовал знакомый запах духов. Он обернулся и увидел в проеме двери Сильветту. На ней было летнее платье и широкополая шляпа, скрывавшая лицо. Что-то в ней изменилось, и Мориц мгновенно ощутил эту перемену. Что-то темное таилось в глазах, поблескивающих из-под полей шляпы.

– Ça va, Мори́с?

Голос прозвучал тихо, чуть ли не хрупко, но твердо.

– Bonjour, Madame.

Она стояла, словно ожидая приглашения, что было совсем не в ее характере. Мориц достал из-за проектора стул:

– Пожалуйста, садитесь.

– Спасибо.

Она села, но шляпу не сняла, так что Мориц почти не видел ее лица. Свет лампочки, свисавшей с потолка, падал лишь на губы, накрашенные рубиновой помадой.

– Как ваши дела, Мори́с?

– Спасибо, хорошо… а ваши, мадам?

Она молчала.

– А как чувствует себя Альберт? – спросила она наконец.

– Говорит, что хорошо, но…

– А-а. – Она кивнула и осмотрелась.

– А как дела у вашего мужа?

– Он уехал.

– Куда?

– Кто его знает.

Что-то в ее тоне насторожило его. Не к добру это. Что ей надо?

– Если вы позволите, я закончу…

– Конечно.

Он заряжал в проектор пленку, чувствуя спиной ее взгляд. Она наблюдала за его пальцами. Когда он снова обернулся, она уже сняла шляпу. Мориц увидел то, что не мог скрыть даже густой макияж. Вероятно, этого она и хотела.

– Что случилось?

– Ничего. Я упала с лестницы. – Она сказала это без выражения, и ложь была очевидна. Сильветта отвернулась.

– Мне очень жаль.

Мориц чувствовал себя виноватым, ведь если это Леон избил ее, то наверняка за тот день на пляже.

– Это уже не впервой, – тихо сказала она. – Вы тут ни при чем, Мори́с.

Он не знал, что делать, что сказать. Она заметила его смущение, встала и шагнула к нему. Он смог разглядеть следы побоев.