Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

Как они поступят с тобой, когда узнают?

И тогда он сделал то, на что давно не решался. Пересек улицу, вошел в церковь, прошел мимо пустых рядов к Мадонне ди Трапани. Он опустился перед ней на колени и начал молиться. И вдруг запнулся. Он забыл слова из «Отче наш». Они никогда не смогут нас простить. Только нечеловеческая любовь способна на это. Мадонна взирала на него сверху. Она его не слышала. Он встал и отвернулся. Молитва не принесет облегчения.

Он вышел на площадь, под яркое солнце. Здесь оставаться он не может. Но возвращение казалось немыслимым. Германии, которую он покинул, не существует. Разрушены не только дома, но и души. Страна отравлена. Про́клятое кладбище. К тому же занятое чужими войсками – как они поступят с немцами?

Для них мы не люди.

Плащ невидимки Мориц носил, не сознавая, что это его власяница. Мой дед прятался, потому что не мог смотреть людям в глаза после того ужаса, что сотворил его народ. Да, он спас Виктора, но то было скорее делом случая, возможностью, в которую он вцепился, как утопающий хватается за брошенную ему веревку. Последняя искра жизни в окоченевшей душе, последний съезд с дороги, ведущей в ад. Но одно благое дело не отменит остальные злодеяния.

И я вдруг поняла, что тоже ношу его, плащ невидимки. В моем пропыленном бюро без окон среди египетских посмертных масок и пожелтевших фотографий – Говард Картер и Гуго Винклер, умершие идолы, которые искали других умерших идолов. Я была невидимкой в своем браке, растворилась в нем. Я была невидимкой и после развода, закутавшись в черное покрывало – внутри себя. Я пряталась от живых.

Вина требует искупления. А иначе она никуда не девается. Долги наследуются. Моя мать просто сбежала от этого груза. Может, в те годы иначе было и не выдержать. Что бы она могла сделать? Она не знала своего отца. Она не могла поговорить. Ни о нем, ни с ним. Но даже если нет слов, мы все равно связаны. Любой ручей стремится пробиться к морю, вот и в человеческой душе есть каверны и проходы, через которые она посылает сигналы. Наши неискупленные продолжают жить в нас. Они являются нам во снах.

Я несу это за него.

– Что с тобой, Нина? – Жоэль берет меня за руку.

Мы одни в зале для завтраков. Все уже ушли спать. Если бы только я могла объяснить, но на меня словно обрушилась стена. В точности как бывало с бабушкой – плотная пелена, лишавшая меня способности говорить. Мне нужно выйти на воздух, иначе я задохнусь.

Дождь хлещет по лицу. Беспокойное ночное море. Я вбираю его неукротимую мощь, вдыхаю воздух прибоя, вглядываюсь в бурю и стою, пока не вымокаю насквозь.

Водолазы сегодня не выйдут в море. Лодки пляшут на волнах как пьяные, такелаж лязгает на ветру. Промокшие рыбаки в промасленных робах набиваются в тесный бар, чтобы согреться.

– «Ракета» на Фавиньяну сегодня пойдет?

– Да, синьора, вам повезло. В один конец или туда и обратно?

– Туда и обратно. На двоих.

Мы действительно отчаливаем. Судно на подводных крыльях трясется, скрипит и грохочет, набирая скорость и вспахивая волны. Его швыряет и качает, брызги летят в окно, показывается место, на котором вчера стоял наш катер. Чей-то ребенок плачет, матросы раздают бумажные пакеты. Патрису нравится скачка по волнам, мне не особо. В желудке нарастает дурнота. Он берет меня за руку, советует смотреть на горизонт, и действительно становится легче. Через полчаса море вдруг успокаивается – мы вошли в тень острова, заслоняющего нас от ветра. «Ракета» погружает крылья в воду и причаливает в порту Фавиньяны.

И сама Сицилия пустынна в несезон, но эти крошечные островки вокруг нее – воплощение уединения. Вдруг исчезает тоска по большому миру, он отступает, как только сходишь с судна, и внутри тебя что-то расслабляется. Ты не одинок, ты наедине с собой.

Патрис расспрашивает рыбаков, но никто не хочет везти нас к гроту Вздохов. Слишком опасно, говорят они, высокая волна. Sorry, сожалеет Патрис. А мне все равно. Я здесь не для того, чтобы кататься по гротам. Я здесь для того, чтобы просто быть здесь. Мы идем в деревню – единственные пришельцы, маленькая площадь пустынна. Перед кафе нет столиков, полотняные тенты над окнами хлопают на ветру. По брусчатке летают обрывки бумаги.

В единственном открытом прокатном пункте мы берем скутер и выезжаем из деревни – без плана и цели. Мокрая дорога блестит, но дождя нет. Над головами громоздятся тучи, остров словно пригнулся от ветра. Кривые деревья, замшелые стены каменной кладки – пейзаж отсутствия. Анемоны на обочинах, лазурь и желтые камни туфа среди черных скал. Воздух со вкусом моря и трав, каждый вдох проясняет мозги. Я прижимаюсь к теплой спине Патриса, на каждом повороте чувствую, как напрягаются его мышцы.

Поля по краям дороги истыканы большими кратерами, похожими на археологические раскопки; весь остров ноздреват, как швейцарский сыр, только дыры квадратные, будто кто-то вколачивал в землю гигантские игральные кости. Это не археологи, объясняет Патрис, это островитяне добывают туфовый плитняк и продают. В один прекрасный день у них просто не останется почвы под ногами. На скалистом берегу мы останавливаем скутер у старой стены и сползаем по обрывистому берегу вниз к пляжу, ветер треплет нам волосы. Обрыв тоже в глубоких провалах, рядом валяются обгорелые головешки. У входа в провалы на желтом камне увековечили себя любовные пары: Марина + Карло, Джина + Лука – наверное, подростки, скорее всего, давно уже забывшие друг друга. На галечнике валяются бутылки из-под колы, кто-то скинул со скалы ржавый остов машины. Пиратские тропы к пустым бухтам, заброшенный маяк; мы бесцельно бредем по дикому берегу под бесконечным небом.

Вечерняя «ракета» опаздывает. Порт пустой. Mi dispiace, Signora, non parte. C’è mare brutto [110] Мои извинения, синьора, не придет. Море плохое ( ит. ). . Слишком сильный ветер. Островные пожимают плечами – осень же, почти зима. Нам ничего не остается, как заночевать здесь и ждать у моря погоды. Удивительно, но я совсем не расстроена. Пусть весь мир подождет. Мы переходим от одного отеля к другому, но все уже закрылись на зиму. Fuori stagione [111] Не сезон ( ит. ). . Свистит на крышах ветер, гремят рольставни и решетки, бумага на асфальте шелестит. Я опасаюсь, что ветер оторвет какую-нибудь железяку и швырнет в нас.

Когда уже темнеет, мы находим ночлег. Хозяин проката скутеров отпирает нам летний домик. Неказистая мебель и запах сырости возвращают меня в детство. Мать всегда снимала такие летние домики вместо отелей, потому что они дешевле. Правда, готовить она толком не умела, но какая-нибудь пиццерия поблизости всегда находилась.