Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

Масличные деревья на ветру. Красная земля, виноградники и далекие холмы, по которым влачатся тени облаков. В прорехах – зимнее солнце. Здесь, в деревне, Ясмине казалось, что война – лишь страшный сон.

– Здесь можешь снять покрывало, – сказал Латиф и вышел из дребезжащего автофургона.

Он открыл заднюю дверцу. Из кузова выбрался Виктор и стал растирать затекшие ноги.

У них все получилось. Немцы не задержали их ни на кордоне при выезде из города, ни на проселочных дорогах, ведущих на север.

– А ты хорошо выглядишь, мадам Латиф, – пошутил Виктор. – Mystérieuse!

Ясмина стянула с себя белое покрывало и тщательно его сложила. Она пока не знала, хочет ли остаться здесь.

Латиф представил им Жака, тот вышел из дома в тяжелых крестьянских сапогах. Француз с мощным телом, обветренной и обожженной на солнце кожей, маленькими светлыми глазами. Он вырос здесь, на винодельне своих родителей, – pied noir [32] Черноногий ( фр. ) – презрительное название французов, живших в колониях Северной Африки. , любящий свою страну и презирающий немцев.

– Ненависти у меня к ним нет, – сказал он, – много чести. Entrez, mes amis! [33] Входите, друзья! ( фр. )

Можно ли было ему доверять? Виктор сразу перешел с ним на «ты», Ясмина была осторожнее.

– Mon vin [34] Мое вино ( фр. ). , – сказал Жак, наливая гостям красного вина. Так другие сказали бы: «Мой малыш».

Он жил один, что было необычно для француза. Поставлял в отель «Мажестик» вино, оливковое масло и лимоны. Его ферма – одноэтажный белый домик с голубыми ставнями и красной черепичной крышей – находилась в двух часах езды от Туниса, неподалеку от Бизерты, военного порта. На горизонте сияло море.

Мими осталась в доме Латифа – кто-то должен был заботиться о папа́. На прощанье она напомнила Виктору о его клятве. Если с Ясминой что случится, она ему никогда не простит. Всю поездку Виктор молчал.

Жак подлил им вина.

– Да здравствует де Голль! – воскликнул Виктор и чокнулся с хозяином.

В Первую мировую Жак служил офицером. Он пережил Верден, и в шкафу у него хранилось ружье. То, что его правительство теперь сотрудничало с бошами, он воспринимал как национальный позор. Латиф пообещал наезжать и привозить письма от Мими. Темнело рано, и ему следовало вернуться в город до комендантского часа. Перед тем как сесть в машину, Латиф достал из кармана пальто маленький сверток. Развернул газетную бумагу.

– Это тебе. – Он протянул Виктору серебряный кинжал. Старая рукоять была украшена орнаментом. – Мой отец подарил мне его на обрезание. Я им ни разу не воспользовался. Но тебе он может пригодиться.

Виктор взял кинжал и взвесил на ладони.

– Спасибо.

Потом Латиф достал из свертка еще что-то и протянул Ясмине. Цепочка с серебряной подвеской, изящной выделки амулет хамса, который называют «рука Фатимы», дочери Пророка.

– Она тебя защитит.

Осторожно взяв подвеску, Ясмина увидела, что в ладони выгравирован не глаз, как принято у мусульман, а звезда Давида.

– Это от моей бабушки. Еврейский ювелир, добрый друг семьи, подарил ей на свадьбу. Она носила ее всегда и прожила долгую, счастливую жизнь. Никому не показывай этот амулет, держи близко к телу. Пусть принесет тебе счастье!

Ясмина была тронута. Она видела много таких амулетов, но эта хамса была красивее. Она обладала тем, что мусульмане называют нафас, а евреи – нафеш . Кто-то вдохнул в нее жизнь.

– Спасибо, Латиф.

– Храни тебя Аллах.

Он сел в свой фургон и скрылся в сумерках. Виктор и Ясмина стояли на ветру и смотрели ему вслед. Ясмина расстегнула цепочку и надела ее на шею Виктору. Он запротестовал, но она прижала хамсу ладонью к его груди.

– Я всего лишь женщина. Меня они не убьют. Тебе защита нужна больше, чем мне.

Первая ночь в старом хлеву была жуткой. Сырая солома. За стенами свистел холодный ветер. Бегали крысы и сновали летучие мыши. Ясмина и Виктор легли прямо в своей одежде. Совсем продрогнув, она осторожно придвинула к нему руку – вопросительно. Она ждала. Его родной запах, его дыхание, вокруг их тел лишь темнота. Как грозовая ночь ее детства, только без молний, без духоты и моря, без родителей в доме. Быть на чужбине означало быть также и без присмотра. Здесь ей можно было стать тем, чем она была, а не чем должна быть. Теперь она жалела, что была так докучлива в ночь бомбардировки, а то бы он мог, как раньше, просто взять ее за руку. Виктор сделал вид, что спит. Ясмина ждала до утра, продрогла до костей, но ее протянутая рука так и осталась одинокой.

Виктор и Жак пели «Марсельезу», как будто могли этим победить нацистов. Ясмина стояла под деревом и ловила лимоны, которые мужчины бросали ей сверху. Потом они выдавят из лимонов сок для лимонада, который на террасе «Мажестика» будут подавать немцам. Только в обеденный перерыв, когда Жак кормил овчарку, Ясмина осталась наедине с Виктором. Они устроились под деревом, разделили хлеб и оливки, лимон Виктор разрезал пополам. Свою половинку он выжал себе прямо в рот.

– Ну что, – угрюмо спросил он, – тебе здесь не нравится?

– Нравится. А тебе?

Он отломил кусок хлеба и с жадностью принялся жевать.

– Ну это же не навсегда.

– Слушай, Виктор, насчет твоей клятвы… Я уже и сама могу постоять за себя.

– Я знаю.

– Просто мама так высказала тебе свое недовольство.

Виктор мрачно кивнул.

– Ты знаешь, что она подыскивает тебе невесту?

Виктор рассмеялся.

– Это ради папа́. Она хочет, чтобы он тебя снова зауважал. Тогда ты, по крайней мере…

– Ты думаешь, мне безразлично, что происходит с папа́? Я бы их поубивал, бошей!

– Почему же ты не сделаешь этого?

Виктор молчал. Его терзала совесть. Не за нарушение любовных обещаний и не за то, что наставлял рога чьим-то мужьям, а за то, что был в долгу перед своей страной. Ясмина следила за его руками, ломающими хлеб.

– Те женщины дают тебе ту любовь, какую ты ищешь?

Он нехотя посмотрел на нее:

– Я ищу, как бы отвлечься. А не любви.

– Ты сбегаешь.

– Да, может быть. И что? Разве мы не имеем на это права? Ты тоже сбегаешь – в свои сны.

– Да, верно.

Виктор выплюнул оливковую косточку. Ясмина разглядывала его красивое лицо. Зимнее солнце отражалось в его ясных глазах.

– Чем тебя так привлекают замужние женщины?

Ее вопрос почему-то не вызвал у него раздражения. Как будто он и сам задавался им.

– Не знаю. Игра. Опасность.

Звучало не очень убедительно.

– Нет, – сказала Ясмина. – Ты чувствуешь себя особенным. Быть желанным для незамужней женщины просто. А замужняя ставит на кон все, и это куда более серьезное доказательство любви, не так ли?