Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

Виктор смотрел на нее озадаченно, как смотрят на ребенка, который неожиданно выдал что-то умное. Он не возразил.

– А ведь тебе это вовсе не нужно. Ты и так особенный.

Виктор встал и отошел в сторону. Ясмина поняла, что задела его. Ее бы слова – да из уст папа́, вот что было ему нужно. Только теперь до нее дошло, что старший брат не так уж и неуязвим. Она-то всегда думала, что это ей надо заслужить признание родителей, но Виктор считал иначе. Симпатия папа́ к Ясмине определялась просто самим фактом ее существования, а Виктор должен был ее завоевать своими поступками. Но он просто не мог отвечать высоким запросам отца. Девочек любят за то, что они есть. А мальчиков – за то, что они совершают. И теперь Ясмина понимала, что ни бурные аплодисменты, ни любовницы не способны развеять убежденность Виктора в его неполноценности.

– Я негодяй, Ясмина. Папа́ прав. Я думаю только о себе. За добро, которое творит папа, Господь его вознаградит. А меня нет, мне самому нужно добывать для себя все. Не откладывая на потом! Это ведь быстро пройдет, понимаешь?

Он выжидающе посмотрел на нее.

– Не говори так. И не думай, такие мысли приманивают неудачу. А ты счастливчик, Виктор. И будешь жить долго.

– Зачем? Какой от этого толк? Спою я чуть меньше или чуть больше, мир не станет лучше. Вот уж кто действительно заслуживает аплодисментов, так это солдаты, врачи и медсестры. Я могу умереть хоть завтра, от этого ничего не изменится!

Ясмина встала и подошла к нему.

– Изменится! Как ты думаешь, сколько людей будут тосковать по тебе?

– Ни одна из тех женщин не будет стоять у моей могилы. Одни меня давно забыли, другие боятся своих мужей.

– Мы будем там стоять. Твоя семья любит тебя всегда.

– А что, если, не приведи Господь, папа́ больше не выйдет из тюрьмы? Его жизнь в руках преступников. Мы с тобой стараемся не думать об этом, Ясмина, но однажды его больше не будет с нами. И мамы тоже.

– Но я-то всегда буду с тобой.

Виктор долго смотрел на нее, потом взял за руку:

– А я с тобой.

Хотелось бы ей в это верить.

– Думай обо мне как о солнце, – сказал он. – Даже когда его закрыли тучи и ты его не видишь, оно все равно есть.

Его непобедимая улыбка снова была на месте.

Со стороны поля к ним направлялись Жак с собакой.

– Allez, les enfants! [35] За дело, ребята! ( фр. )

О том, что происходит в стране, они узнавали из писем мамы и из рассказов Латифа, который каждую неделю приезжал на фургоне. Алчность немцев все росла. Они высасывали страну и людей, идя от города к городу – Джерба, Сус, Сфакс, врывались посреди Шаббата в синагоги и требовали людей. Но по-настоящему их интересовали не люди, а золото. Диадемы, ожерелья, цепочки и броши, сделанные еврейскими ювелирами. Офицеры СС предлагали еврейским общинам выбор: их мужчины – или серебро с золотом. На раздумья не больше двух часов. Раввины в отчаянии ходили по домам, собирая драгоценности. И все семьи с готовностью отдавали все ценное ради спасения бесценного: жизни их детей. Целыми ящиками немцы свозили награбленное в Тунис, в охраняемую комнату отеля «Мажестик». Позже, когда драгоценности были вывезены за пределы страны и превратились в миф, их стали называть сокровищами Роммеля.

На еврейских кладбищах по всей стране все чаще проводились похороны – и не только жертв бомбежек. Давно умерших покойников погребали еще раз, только на сей раз в гробу лежало не тело покойника, а фамильные драгоценности. Такое происходило и на кладбище напротив отеля «Мажестик». Немцы, рассказывал с улыбкой Латиф, смотрели из окон, ни о чем не подозревая. Если ты хочешь что-то спрятать, делай это на виду у всех, чтобы никто не искал.

Папа́ был жив. Это самое главное. Виктор искал забвения в тяжелой крестьянской работе, а Ясмина находила утешение в своих снах. Она стала записывать сны предрассветными сумерками, когда ферма еще спала, в старой школьной тетрадке, которую нашла в доме Жака. Она перевернула ее задом наперед, и упражнения по математике, которые кто-то там выполнял, оказались в конце. Каждый день она записывала своим мелким почерком новый сон. Тетрадка наполнялась жизнью, такой же перевернутой, как она сама, сокровенной жизнью, которая следовала другим законам, не математическим: в ней Ясмина была другим человеком, то женщиной, а то ребенком, могла влезть и в шкуру мужчины. Иногда была даже кошкой или волком. И не всегда красивой. Зачастую приходилось убегать от преследователей, один раз она лежала окровавленная на земле, но даже в самом безвыходном положении всегда случалось нечто, спасавшее ее. Однажды ее подхватил большой орел и она парила в небе, абсолютно свободная. Ее утешал этот ночной мир, где страх и ужас были хрупки, где не действовал закон причины и следствия, где можно раствориться, размыться – подобно жидкости, в которую подмешивают все новые краски.

Каждый вечер, уже засыпая, Ясмина протягивала в темноте руку. И однажды ночью Виктор наконец ответил. Он взял руку, потом обнял ее. Она зарылась в тепло его тела, осторожно, чтобы не спугнуть драгоценное мгновение. Впервые за долгие недели она спала спокойно и крепко, как ребенок. И в Викторе, казалось, тоже что-то изменилось. Здесь, на ферме, где ему нечем было развлечься, в нем что-то успокоилось. Он больше не искал, не убегал – он остановился.

– Кто там у мамы на примете? – спросил он однажды ночью, когда они лежали рядом в соломе.

– Эстер Хаммами. Она уже в таком возрасте, что сразу может рожать тебе детей. Она говорит, дети бы тебя угомонили. Когда у тебя дети, ты знаешь, зачем живешь.

– Эстер из аптеки? Я ее почти не знаю.

– Так познакомишься. В браке-то.

– Не знаю, создан ли я для семьи. Скорее всего, буду ей изменять. А кому же охота ранить человека, которого любишь?

– А что, тебе не хватит одной женщины?

– Видишь ли, farfalla , мы, мужчины, не такие, как вы.

– Мы тоже мечтаем о многих мужчинах. Иначе откуда бы у тебя взялось столько замужних любовниц. Нам тоже мало одного.

– Да я бы с удовольствием жил с одной женщиной. Маленькая семья, домик, дети…

– Почему же ты этого не делаешь?

Он немного подумал и честно ответил:

– Не знаю, farfalla . Не знаю.

Я – Ясмина. Ее вытянутая в ночи рука – моя, ее Виктор – это мой Джанни.

– Виктор любил Ясмину? – спрашиваю я Жоэль.

– Да. Больше всех.

– Как сестру.

– Нет, и как женщину. Чтоб ты знала, моя мать была красавицей. Необыкновенной. Его-то любовницы были чаще всего очень обыкновенными.

– Но почему же тогда…

– Почему ему недостаточно было одной женщины? – Улыбка Жоэль ироничная и грустная. – Потому что он не мог найти себя. Если бы он получил одобрение отца, ему бы не пришлось искать признания женщин. И чем больше он крутил с женщинами, вместо того чтобы делать что-то полезное, тем меньше его уважал отец. И Виктор это чувствовал. И продолжал – из протеста и в поисках утешения. Заколдованный круг.