Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

Ясмина молчала, прижимая к себе Жоэль. Она сомневалась, достаточно ли сильна рука Фатимы, чтобы оградить дитя от уготованной судьбы. Но пока она жива, ее сердце будет для малышки надежным убежищем.

В эту ночь Ясмина долго не могла заснуть, хотя малышка сладко спала. Слова Кучинотты витали в темной комнате точно беспокойные духи, эхом отражались от стен: «Отец недалеко. Он здесь». Предсказания Кучинотты сбывались всегда, она и впрямь обладала третьим глазом. Но как такое могло быть, как Виктор может быть здесь, ведь от него никаких вестей? И разве Мориц не обнаружил его на кинопленке?

– Нет, – сказал Мориц, когда Ясмина пришла к нему и рассказала про Кучинотту. – Армия переместилась на север. Он не мог вернуться. Это было бы дезертирство. Как и в моем случае, ему грозил бы трибунал.

– Может, именно поэтому он не дает о себе знать? Он прячется.

– Виктор не трус. Он же рвался воевать. Такие идеалисты, как он, либо воюют до победы, либо гибнут.

Ясмина смотрела в пол. Они сидели в кинобудке Морица рядом с проектором. Ясмина держала Жоэль, Мориц ел, поставив тарелку на колени. Ясмина принесла кускус, сегодня a la Sfaxienn – с рыбой и овощами. Почувствовав, как на нее подействовали его слова, Мориц пожалел о них.

– Ясмина, он вернется. Как только закончится война. Я уверен в этом.

– Как вы можете быть уверены? Вы что, ясновидящий?

– Нет, конечно, но…

– Кучинотта никогда не ошибается!

Жоэль расплакалась. Ясмина попыталась ее успокоить, но тщетно. Мориц отставил тарелку:

– Можно, я ее подержу?

Ясмина удивилась. И – скорее от неожиданности – протянула ему дочку. Жоэль продолжала надрываться, пока Мориц, покачивая ее, не запел тихонько – песню, которую Ясмина никогда не слышала.

Ясмина не понимала слов, но мелодия звучала так утешительно.

Как по-другому звучал голос Морица на его родном языке – глубже, увереннее, задушевней. И как по-другому звучал вражеский язык – куда человечнее, чем солдатские выкрики Achtung! Halt! Raus!

Жоэль умолкла. Она большими глазами смотрела на мать, покачиваясь в волнах голоса Морица. У Ясмины возникло чувство, что она делает что-то запретное. Она растерянно забрала ребенка у Морица, слишком торопливо, почти вырвала. Мориц тоже смутился. Некоторое время они молчали.

– Скоро вы снова будете дома, – сказала Ясмина, чтобы прервать эту тишину. – Вы счастливы будете снова повстречаться с Фанни?

Значит, запомнила имя. Хотя Мориц упоминал его лишь однажды.

– Да. Но вас мне будет очень не хватать. – И быстро добавил: – Всех вас.

– Вы нас забудете, Мори́с. У вас впереди хорошая жизнь. Фанни – ваша donna fortunata [88] Женщина счастья ( ит. ). . В отеле я перевидала многих мужчин-иностранцев. Вы не такой, как они. Я надеюсь, что Фанни дорожит вами.

Она завернула Жоэль в платок. Мориц хотел помочь, но сдержался из боязни, что она сочтет его прикосновения дерзкими.

– Я не сделал в жизни ничего особенного. Но я надеюсь, что Виктор вернется. Он-то как раз необыкновенный человек. А donna fortunata – это вы.

– Нет, что вы, я sfortunata . – Она смотрела на него спокойно. В словах ее не было ни иронии, ни жалобы. – Даже если он вернется. С ним мне счастья не видать. Но такая уж моя судьба.

– И все же я желаю вам счастья друг с другом.

Какие пустые слова, подумал Мориц, как только произнес их. Потому что вообще-то он хотел сказать совсем другое – то, чего нельзя говорить. Что счастье не определяется судьбой, что оно в руках у Ясмины. Что у нее все еще есть выбор.

– Я думаю, вы никогда не любили по-настоящему, Мори́с.

Эта фраза его задела.

– Если принимать за любовь только ее светлую сторону, это лишь половина любви. Мы живем в стране света, но наша страсть расцветает только в темноте.

Ясмина решительно встала, собираясь уйти. По полу юркнула ящерка. Внезапно замерла, уставилась вверх.

– Кое-что всегда будет под запретом, – сказала Ясмина, глядя Морицу в глаза. – Это мектуб. Вы понимаете?

– Нет. Я не вижу в этом смысла.

– Вы еще живы. Этого вам недостаточно?

А на что мне нужна эта жизнь, подумал он. Она, казалось, прочитала его мысли.

– Если бы Фанни не было в живых, вы бы… остались здесь?

Задавая этот вопрос, Ясмина отвела глаза. Она и без того уже слишком многое выдала. Ее взгляд проследил за ящеркой, которая скрылась в щели.

– А вы бы что делали, – спросил Мориц, – если бы Виктора больше не было в живых?

– Не говорите так, это porta sfortuna. – Она схватилась за хамсу на шее и прошептала что-то по-арабски. – Он жив. Buona notte, Мори́с.

Закрыв за собой дверь кинобудки, Ясмина пожалела, что в ее сердце нет двери, которую можно закрыть, чтобы в безрассудный момент не вырвались темные чувства, которые скрываются за ней.

– Я никогда не учила немецкий язык, – говорит Жоэль, – но когда слышу эту колыбельную, всегда вспоминаю его.

Меня знобит. Мы сидим, укутавшись в одеяла, на веранде нашей покинутой прибрежной купальни; ветер посвежел, и холод вечерних сумерек вернул нас в настоящее. Я вдруг больше не могу ее слушать, сама не знаю почему. Как раз сейчас, когда началась история уже не из вторых рук, когда рассказ становится ее собственным воспоминанием. Но во мне что-то запирается.

– Что с тобой? – Она чувствует мой дискомфорт.

– Ничего.

Жоэль впустила меня в свою жизнь, широко распахнув двери, – а я застыла как парализованная, не способная войти. Я чувствую, что ее это ранит. Протянутая рука, которую не принимают. Что со мной? И вдруг я вижу перед собой не пожилую женщину, а ребенка на руках у Морица, и осознаю.

– Когда это было?

– Вскоре после моего рождения, зимой или ранней весной сорок четвертого.

Укол в сердце. Просто лишь оттого, что она назвала дату. Это какое-то безумие.

– Моя мать родилась в августе сорок третьего, – говорю я.

Тут и Жоэль начинает понимать. Я рассказываю ей то, что знаю от матери. Ночи под бомбами в бункере, страх, ощущение полной беззащитности, детство в развалинах. В то время как ее отец сидел в солнечном Тунисе с чужим ребенком на руках.

– Но он же не знал, что уже стал отцом.

Я понимаю. Дело не в том, знал ли он об этом. Дело в том, что его с ними не было.

– А что бы он тогда сделал? Воевал бы, защищая свою страну?