Анна Исакова - Ах, эта черная луна! [Журнальный вариант]

Юцер не винил тетю Соню. Скупость адвоката Сыркина, Сониного мужа, вошла в городе в поговорку. А когда Юцер стал своего рода знаменитостью, тетя Соня позвала его к обеду. Он пошел и познакомился там с Орчиком. Орчик был лоботряс. Он играл в карты и как-то проигрался в пух и прах. Юцер дал ему денег. Так сказать, заплатил тете Соне за ботинки. Заплатил и больше платить не собирался.

Чего хочет Орчик на сей раз?

Орчик посмотрел на Юцера исподлобья, потом нехотя протянул руки, и они обнялись.

— Почему ты живешь в лесу? — спросил Юцер. — Ты что-нибудь натворил? Тебя ищут?

— Нет, я не хочу, чтобы меня видели в городе. Я уезжаю. Завтра ночью два автобуса пойдут к границе. Польша, потом Германия. Оттуда — в Америку. В автобусе есть для тебя место. Поедешь?

— Я не один, — ответил Юцер.

— Знаю. В автобусе есть два места. С местами плохо, но я об этом позаботился. Поехали, Юцер. При этой власти жить нельзя.

— Знаю, — вздохнул Юцер, — но ехать не могу. За мной следят.

— Ты пришел сюда без приключений, — тихо сказал Орчик, — придешь точно так же и завтра. Я еще раз объясняю тебе: пойдут два автобуса. Ты поедешь в первом. Со мной. Все будет в порядке.

— Нет, — отказался Юцер. — Я могу подвести всех. За мной следят. А с чего ты вдруг так обо мне заботишься? — спросил он вдруг и пожалел об этом.

Орчик нахмурился.

— Кроме тебя, никого не осталось, — сказал он угрюмо. — Человек имеет право на одного живого родственника. Кроме того, я надеялся открыть с тобой дело. Ты счастливчик, Юцер. Твой бутерброд всегда падает правильно…

Через несколько дней к Юцеру пришел Гец. Он был так взволнован, что очки с трудом держались на его свистящем и сопящем носу.

— Надин арестовали, — сказал Гец.

— Где? Почему? С какой стати?

Надин, сестра Геца, Госпожа Порядок, по сути своей не могла совершить преступления.

— Она была в автобусе, который пытался пересечь границу, — ответил Гец. — Автобусов было два. Первый прошел, второй задержали. Рассказывают, что первый автобус вышел почти открыто и проехал без труда, а второй носился туда и сюда, словно специально привлекал внимание.

— Почему, — спросил Юцер, — почему ты не рассказал мне о том, что Надин решила ехать?

— Я сам ничего об этом не знал. Она была необычно мила весь день, потом ушла из дома, сказав, что заночует у подруги. А потом пришла ее подруга и рассказала о том, что случилось. А чем бы ты мог помочь, если бы знал?

— Этого мы уже никогда не узнаем, — тихо ответил Юцер.

— Никогда не прощу Орчику эту историю, — сказал Юцер жене, когда они улеглись, отохав и отплакав. — Никогда. Он знал, что второй автобус не пройдет. Они сдали его заранее. Поэтому Орчик сказал, что в первом автобусе мне ничего не грозит. Он знал, понимаешь, знал.

— Глупости, — одернула его Мали. — Бред и досужие домыслы. Я отказываюсь в них верить. Зря мы не поехали с ним. Были бы сейчас в Германии.

— Или в одной камере с Надин.

— Бедная Надин, — вздохнула Мали. — Теперь и ее погонят на Лену. Но она хотя бы рискнула. Нас могут тоже отправить туда в любой момент. А мы даже не пробуем спастись.

Юцер долго лежал с открытыми глазами. Он представлял себе Париж, сизый воздух, сизые крыши, мокрые от дождя тротуары, кондитерскую наискосок от Тюильри.

«Никогда не говори „никогда“», — послышалось ему.

Юцер приподнялся, посмотрел на жену. Мали крепко спала. Он закрыл глаза и задремал. Во сне ему привиделся снег, бесконечное заснеженное пространство, глупые глаза замерзшей рыбины, мужской гогот.

«Никогда» — глупое слово, — услышал он голос Натали, — людям не положено им пользоваться. Впрочем, как и словом «всегда».

Любовь шла по миру, и мир качался у нее под ногами. Ее ножки, обутые в новенькие ботиночки — большая редкость по тем временам, — ступали неловко. Рядом с маленькой Любовью шла большая Паша, и ее рыжие волосы полыхали. Время от времени Любовь поднимала глаза, чтобы на них подивиться. Шли они взявшись за руки, потому, что Паша, младшая сестра Геца, нанялась присматривать за Любовью. Она пришла к Мали в гости, села на кухонный табурет, хотя кресла пустовали, и сказала:

— Мои дни черны, как ночи. Почему я не села вместе с Надин в автобус и в тюрьму?

— У каждого своя судьба, — вежливо ответила Мали. — Ты что, поругалась с Софией?

— Поругалась? Нет! Так низко падать мне не выгодно.

— Падать вообще не выгодно, — сказала Мали, стараясь не рассмеяться, — но что все же случилось?

— Во-первых, я не могу смотреть на то, как мой брат переводит наше семейное имя на змеиных выкормышей.

— Повтори то, что ты сказала, но так, чтобы появился смысл, — потребовала Мали.

— А тебе не понятно? Мой брат — последний Гойцман на свете. А эта змея не хочет рожать нам наследников из-за своих приемышей.

— Ага, теперь понятно. Но то, что ты говоришь, — нечестно. Ты прекрасно знаешь, что София не может забеременеть, хотя очень этого хочет.

— То, чего эта змея хочет, всегда случается. Пусть постарается.

— Паша, опиши точнее муху, которая тебя укусила, — потребовала Мали. — Что там у тебя, во-вторых?

— Змея сказала, что я не вношу лепту и что она посылает меня на обувную фабрику к мужикам и дворовым девкам.

— Скажи спасибо, что не на конюшню. А теперь посуди сама: если Гец работает, София работает и даже Адинка подрабатывает, почему ты должна сидеть на балконе и щелкать семечки?

— Вот, пожалуйста, она уже насплетничала. Смотрит мне в рот и считает каждую семечку. Но знайте: дочь фабриканта Гойцмана не будет резать кожу на подошвы!

— Хорошо, этого она делать ни за что не будет. А чем дозволено заниматься дочери фабриканта Гойцмана?

— Обедневшим дамам можно наниматься в гувернантки. За этим я к тебе пришла.

— Наниматься ко мне в гувернантки?!

— К твоей дочери. Ребенок растет, как свинья в канаве. Когда она в последний раз слушала фортепьянный концерт?

— В ее возрасте еще обходятся музыкой сфер, — ответила Мали голосом более резким, чем ей бы хотелось. — Гувернантки, моя крошка, не объясняют тем, к кому они нанимаются, как именно надо воспитывать хозяйских детей. Это им объясняют те, кто их нанимает, как именно они хотят, чтобы это происходило. Надо быть сумасшедшей, чтобы нанять тебя в воспитательницы, поскольку ты — самая невоспитанная из всех людей, каких я знала или знаю. Но чего не сделаешь ради спокойствия Геца?! Как я понимаю, ты собираешься требовать зарплату. А поскольку я не могу реально оценить объем вреда от твоих услуг за пять дней в неделю, называй сама сумму.

— Я хочу переселиться к вам. Лучше идти в люди, чем на обувную фабрику. Пусть Гецу будет стыдно, пусть позор падет на его голову!

— Он с удовольствием обменяет на этот позор головную боль, причиняемую тобой. А мне она за что? Да и Юцер уйдет из дома, если я ему об этом объявлю.