Анна Исакова - Ах, эта черная луна! [Журнальный вариант]

— Ничто так не открывает души, как общая кухня и общая ванная, — задумчиво сказала Мали. — К тому же, когда я вдруг встречаю на улице знакомого, мне кажется, что воздух сгустился и произвел из себя человека. Их появление спасает от сумасшествия. Вокруг нас все пахнет смертью, как туман на болотах.

— Я не разделяю твою меланхолию, — ответил Юцер. — Вокруг нас выстраивается новый мир. Это предоставляет возможность исключить из него тех, кто раньше был включен в него по ошибке. Большую часть этих твоих пришельцев из прошлого я и раньше выносил с трудом.

Мали поджала губы, но после того как один из ее подопечных украл из ящика весь шоколад и продал его на черном рынке, ее отношение к прошлому несколько изменилось.

— Откуда в ящике оказалось так много шоколада? — удивился Юцер.

Вскоре он получил ответ. Мали поймали на месте преступления. Секретарша Юцера заметила между ящиками с продовольствием подол знакомого платья. Она прокралась за ящики и увидела, как Мали, ползая на четвереньках, прорезает отверстия в коробках и вытаскивает оттуда пачки трофейного шоколада.

Секретарша тут же побежала к Юцеру и все ему рассказала. Если бы она побежала к его заместителю, дело могло обернуться бог весть чем. Но секретарша обожала Юцера и не желала ему зла. Так умение обращаться с женщинами спасло Юцера в очередной раз, но тем же вечером он подал заявление об уходе.

— В прежней жизни я бы попросил обыскать тебя там же, в магазине, — сказал Юцер жене. — Меня остановило только понимание того, что советская власть не понимает шуток. Потом, конечно, я сам защищал бы тебя в суде. Зачем, кстати, было воровать этот дурацкий шоколад? Ты его никогда особенно не любила.

— В прежней жизни я бы не стала воровать шоколад, — сухо ответила Мали, — потому что, кто станет воровать то, что можно купить? А делала я это по просьбе Геца. На их карточки шоколад не выдают, а он по нему ужасно соскучился.

— Могла попросить у меня, — сказал Юцер.

— Ты бы ответил, что Гец съел за свою жизнь столько шоколада, что может перебиться год-другой.

— И был бы прав, — неодобрительно пробурчал Юцер.

Эта история имела самое непосредственное отношение к процессу воспитания Любови. С того случая в доме никогда не водился шоколад. А сама история рассказывалась неоднократно. Дослушав историю до конца в десятый раз, Любовь, к тому времени уже десятилетняя барышня, сказала:

— Не знаю, что там у тебя были за причины уходить, но легче было поделиться с секретаршей и с заместителем.

Юцер сглотнул слюну и промолчал.

— Ребенок в опасности, — донес он вечером жене. — Яд уже проник в ее головку. С этим надо что-то делать.

— Уезжать, — в который раз повторила Мали, — надо уезжать. В этой стране нельзя жить, а воспитывать в ней детей просто безнравственно.

Юцер нахмурился и запел арию из «Травиаты». Как выбраться из советской мышеловки, он не знал, и собственное бессилие его раздражало.

Между тем, такая возможность однажды ему представилась, и он ею пренебрег. Ночью в дверь тихонько постучали. Дверь открыла Мали, и незнакомый человек сунул ей в руку записку. Сунул и побежал вниз по лестнице.

Мали прочла ее, положила на лоб и прижала ладонью. Потом она прикрыла глаза. В комнате запахло махоркой и гнилью.

— От этой записки несет опасностью, — сказала Юцеру Мали. — Будь осторожен.

Писал записку двоюродный брат Юцера, Орчик. Юцер знал, что он остался в живых и даже воевал, но повстречаться им до сих пор не удалось. И вот Орчик вызывал Юцера на тайное свидание в лесу. Ехать надо было немедленно, и Юцер раздумывал — на чем? Автобусы в такой час не ходили. Юцер решил идти пешком.

Время было беспокойное. В лесах водились бандиты. Кроме того, человека в приличном пальто мог остановить всякий, а пальто у Юцера было приличное. Мали принесла из кладовки потрепанный плащ. Плащ был так ветх, что его прежний хозяин, перебираясь на постоянную квартиру, оставил эту рухлядь у Юцера.

— Терпеть не могу маскарад, — сказал Юцер и отодвинул плащ рукой.

Мали не двигалась с места и смотрела умоляюще.

— Хорошо, — сказал Юцер, — но никогда больше.

Мали снова приложила записку ко лбу и вслушалась внимательнее, чем прежде. Она услыхала гул машин, выстрелы и крики. Но не сразу, далеко не сразу. Все это случилось после небольшого перерыва.

— Ты можешь идти сейчас, — сказала Мали Юцеру, — но ни на что не соглашайся. И предупреди Орчика об опасности. Что-то связанное с машинами и военными. Он не должен ехать на машинах. Хотя бы в ближайшие недели.

— Я передам, — улыбнулся Юцер, — я передам ему, что ты не велишь ему ездить на военных машинах. Он будет растроган твоей заботой.

Юцер шел долго, петлял, заходил в чужие парадные, пережидал, менял направление и пользовался проходными дворами. Хвоста он не заметил. Улицы были безлюдны. Юцер вошел в еще одно, известное ему парадное, спустился в полуподвал, поднялся по лестнице и вышел на соседнюю улицу. Потом снова вошел в полуразрушенный дом и опять вышел дворами на соседнюю улицу. Постоял под деревом, подождал. В полной тишине должны были быть слышны шаги того, кто шел бы за ним по одной из трех параллельных улиц, оставшихся в стороне. Юцер решил ждать десять минут.

Десять минут тикали вечность. Шагов он не услыхал. Спустился к реке и пошел к лесу.

Юцер двигался бесшумно, стараясь не торопиться. Натали часто говорила, что в спешке человек выдает себя. Она любила разгадывать шифры и часто оглядывалась на ходу. Иногда пряталась в парадных. Это было в Париже. Зачем она моталась по всей Европе? Что несло ее в Турцию, Египет и Палестину? Была ли она действительно связана с какой-нибудь разведкой? Арестовали ее явно не за это. На кого она работала? Почему не боялась советской власти и осталась в городе? Впрочем, многие остались. Да и куда им было бежать? В Германию? В Германии Натали бывала часто. Так часто, что он решил — у нее есть там любовник. Нет, Натали ненавидела Гитлера. Так, может быть, она работала все-таки на Советы? Но тогда, почему ее сослали?

Узкий мостик оказался коварным. Как Юцер ни старался шаркать подошвами и ставить ногу с носка, шаги грохотали, словно он шел по листу железа. Дорожка вела с мостика прямо в лес, но Юцер предпочел спуститься в канаву и переждать. Он ждал долго и дождался. Со стороны леса послышались шаги. Высокий тощий человек в военной форме и шинели, наброшенной на плечи, вышел из-за деревьев и подошел к мосту.

— Орчик! — выдохнул Юцер.

Орчик вздрогнул, пригнулся, словно вокруг стреляли, помедлил несколько секунд и прыгнул к Юцеру в канаву.

Трудно сказать, стали бы они обниматься в прежние времена или нет. Орчик был сыном тети Сони, той самой тети Сони, благодаря которой у Юцера были школьные учебники и ботинки. Однако дружны они не были. Добрая тетя Соня не пускала бедного племянника в парадные комнаты. Его принимали на кухне, кормили остатками обеда и выдавали на прощание сверток с вчерашним пирогом. В пирог бывали запрятаны монеты. Иногда на кухню приходила сама хозяйка, глядела на жующего Юцера с грустью и говорила, покачивая головой: «Вылитая Хая!»