Анна Исакова - Ах, эта черная луна! [Журнальный вариант]

— Что ты изучаешь? — спросил он голосом густым и сладким, как прошлогодний мед.

— Все ту же дребедень, — тусклым голосом ответила Любовь.

— Ну, разве коммунизм — это дребедень? Это мечта. Жизнь, в которой нет ни богатых, ни бедных, ни плохих, ни несчастных. Все делают то, что могут и хотят. И никто никого никогда не обижает.

— Что ты ей такое рассказываешь! — возмутилась Мали. — Не хватает тех глупостей, какие вбивают в школе?

— Жалко смотреть на ребенка, — растерянно пробормотал Юцер, — можно же рассказывать детям сказки.

— А я учу вовсе не про коммунизм, — спокойно сказала Любовь.

До этого она с большим увлечением следила за тем, как отец и мать спорят.

— Про что же? — заинтересованно спросил Юцер.

— Про Наполеона.

— Расскажи, расскажи, — обрадовался Юцер. — Кто же такой, по-твоему, Наполеон?

— Узурпатор и агрессор, сведший на нет достижения Великой Французской революции, — отчеканила Любовь.

— Ну, я пошла, — насмешливо пропела Мали. — Кстати, что за вонь в этой комнате! Мышь, что ли, сдохла?

Юцер проводил жену мрачным взглядом. Так он выглядел, когда боролся с собственными пороками, которых у него было много. Любовь было подумала, что отец вытащит из кармана трубку и табак, которые были ему строжайше запрещены, но Юцер только засунул руку туда, где лежали эти восхитительные запретные предметы, и сказал:

— Во времена Наполеона кровавая гильотина почти прекратила свою работу. Лучшие умы Европы с восторгом встречали армии Наполеона, которые несли просвещение и прогресс. Знаешь ли ты, сколькими открытиями мы обязаны ученым, которых Наполеон возил с собой по всему миру? Возьмем хотя бы Шомпильона…

— Наполеон объявил себя императором! — возразила Любовь.

— Наполеон был императором, — устало ответил Юцер. — Он был великим императором и великим человеком.

— Если я скажу такое, — ответила Любовь, — мне поставят двойку, а тебя вызовут в школу.

— Отвечай как велено, — вздохнул Юцер, — но помни правду. Тут действительно жуткая вонь. Я скажу Эмилии.

— Не надо, — спокойно сказала Любовь, — если Сталин и вправду сдох, я сама все уберу. Может, оно и не понадобится.

— Что? — удивился Юцер.

— Зачем тебе знать? — дернула плечом дочь.

Дело же было в том, что за месяц до этого разговора Юцер вызвал Любовь для разговора. Он сидел за обеденным столом и катал по скатерти катышек хлеба, что обычно Мали категорически и никому не позволяла делать.

— Вот что, — сказал наконец Юцер, — ходят слухи, что евреев будут вывозить в Сибирь. Будто бы эшелоны уже стоят на запасных путях. Нам с мамой деваться некуда, меня все знают. А ты ехать не должна — в Сибири плохо и холодно. Вот ты и останешься с Эмилией. Ты же ее любишь.

Любовь спокойно кивнула. Всю ночь она думала, как это будет. А к утру все решила. Решила же она притвориться, будто остается с Эмилией, а когда все уедут — отправиться за ними вслед. Она была уверена, что в этом ей помогут хорошие советские люди. Пока суд да дело, Любовь начала изучать географический атлас, чтобы проложить маршрут в Сибирь. Карта Сибири была испещрена голубыми линиями. Вот и хорошо, подумала она, плыть легче, чем идти пешком. Тут ей пришло в голову, что грести она не умеет. Это осложняло дело. Любовь спустилась во двор и долго бродила там, чертя палочкой по подмерзшему снегу сложные схемы.

— Что это ты рисуешь? — спросил незаметно подошедший Чок. Он уже считался старшеклассником, а с Любовью водился, как бы ее опекая. Любови это не нравилось, но льстило.

— Думаю, как проехать по рекам в Сибирь.

— Я тоже думаю, — признался Чок. — Тебя с кем оставляют? С Ведьмой? А нас с пани Марусей. Которая портниха. Динка наотрез отказалась. Сказала, что поедет с Гецем и Софией. Я тоже так сказал, но меня они вообще не слушают. Да и Динке велели оставаться, чтобы за мной следить. Динка все время плачет вместе с Гецем. А София на них кричит.

— Надо плыть, — сказала Любовь. — Я проверила по карте. В трех местах не получается. Тут, тут и тут. Речки кончаются. Но между ними земли совсем немножко.

— Дура ты, — грубо прервал ее Чок. — На масштаб посмотрела?

— На чего?

— То, что на карте немножко, может оказаться сто километров. Или тысяча.

— Это много? — испуганно спросила Любовь.

— Очень много, но мы проберемся.

Чок засвистел и стал стирать чертеж ногой.

— Не смей рисовать маршрут в школе. Никто ни о чем не должен знать.

Любовь кивнула.

— Послушай, — предложила она, — давай учиться грести. Я видела у моста лодку.

— Давай, — согласился Чок.

В лодке, вмерзшей в застывшую прибрежную глину, не было весел. Чоку пришлось их украсть. Это было нелегко и заняло много времени. А Любовь времени не теряла и каждый день ходила освобождать лодку от снега. И в солнечный февральский день они поплыли. Поначалу все шло просто великолепно. О борт ласково терлись желтоватые лепешки льда. Пахло родниковой водой и приближающейся весной. Мимо проплывали все еще покрытые ледяной коростой берега. Там, где лед стаял, виднелись рыжие клоки земли. А вдоль набережной бежали люди и кричали: «Дети в лодке!»

— Какое им дело! — разозлилась Любовь.

— Взрослым всегда до всего есть дело, — спокойно объяснил ей Чок.

Перед большой излучиной реки, лодка мягко ткнулась носом в песчаную косу. Любовь и Чок вылезли на берег и пошли домой. Они шли лесом по расчищенной дорожке. Мимо пробежал милиционер в окружении нескольких мужчин.

— Наверное, нас ищут, — сказал Чок.

— Пс-с-с, — попыталась удержать смех Любовь. — Давай путать следы.

— А как?

— Ботинками назад. Вот смотри! — Любовь вытащила ноги из бурок, сняла толстые шерстяные носки, поджала пальцы и надела бурки шиворот-навыворот.

Чок посмотрел на свои разношенные ботинки, казавшиеся огромными рядом с бурками Любови, и покачал головой.

— Не получится.

— Тогда пяться. Только наступай сначала на носок.

— Зачем?

— Чтобы след вышел правильный. Я в книжке читала.

Милиционер попался то ли ленивый, то ли несообразительный. Убедившись, что погони нет, Любовь переобулась. А придя домой, тут же направилась к стопке чемоданов, стоявших в ее комнате за дверью. Чемоданы оказались заполненными зимними вещами Мали и Юцера. Любовь долго распихивала вещи по остальным чемоданам, закрывала и открывала крышки, возилась с замками, запарилась, пообедала и опять принялась за дело. В освободившийся чемодан она решила складывать вареные яйца, колбасу, хлеб и пироги себе и Чоку в дорогу. От них и пошла вонь. Но в тот день ни Юцер, ни Мали не стали выяснять, в чем дело.

— Сдох, — сказал Юцер и сел за письменный стол, — сдох. А я думал, что дьявол бессмертен.

— Может прийти другой, еще хуже, — тихонько ответила Мали.