Анна Исакова - Ах, эта черная луна! [Журнальный вариант]

— Заверенная копия?

— Кто может ее заверить? — удивился Гец.

— То-то же! — горестно вздохнул Гемизе.

Они помолчали.

— И все же я хочу, чтобы мир знал обо всем, что случилось, — прервал молчание Гец. — Сначала я думал ехать в союзное министерство, но Юцер считает, что это — пустые хлопоты. Он в панике, кто-то рассказал ему о каких-то эшелонах.

— Юцер знает правду, — перебил Гемизе. — Эшелоны есть, и план вывоза евреев — всех евреев со всех концов страны — в Сибирь тоже есть. Участковые милиционеры и добрые люди в министерствах и на заводах составляют поименные списки.

— Вы шутите! — вскрикнул Гец.

— Не до шуток. Нам остается надеяться на громкий крик евреев всего мира, но трудно сказать, станут ли они кричать.

Они опять помолчали.

— И все-таки я хочу, чтобы мир узнал правду обо мне, — вдруг всполошился Гец. — Я не хочу уходить из этого мира преступником. Я потратил слишком много сил, чтобы им не быть.

— Ваше желание справедливо и будет исполнено, — сказал Гемизе, — но только в случае, если вас арестуют. В ином случае надо молчать. А теперь давайте подумаем о хлебе для вашей семьи на ближайшее время. Об адвокате беспокоиться не надо. Ни один из них не сможет вас защитить, поэтому тратиться на адвоката не надо. Я возьму вас к себе, чинить лифты. Вы умеете держать в руках отвертку?

— Не очень… — растерялся Гец.

— Я вас научу. Это несложно. Лифтов стало больше, и мне давно нужен помощник.

— Боже мой, — простонал Гец и заплакал.

— Ну-ну, — потеребил его Гемизе по плечу, — это лишнее. И потом, все познается в сравнении. У меня есть знакомый, который просидел в лагере пятнадцать лет только потому, что его жена и его квартира понравились нехорошему человеку. Теперь его выпустили, но обязательно посадят снова, потому что они не любят выпускать мышей из мышеловки. Он скитается из города в город, пытается избежать страшной участи. Ищет самую маленькую и отдаленную норку, в которую мог бы спрятаться. И его сын не хочет его узнавать, а несчастный не может сказать мальчику: «Это я, твой отец», потому что тогда его опять посадят. Отчим ребенка — важный человек. У вас же есть семья, друзья, дом…

— Пока что они у меня есть, — задумчиво подтвердил Гец. Он хотел спросить, не того ли странника, что храпит за шкафом, Гемизе имеет в виду, но сдержался.

— В этой стране у всех все есть только до тех пор, пока кто-нибудь не решил это отнять, — пожевал губами Мендель Гемизе. — Завтра я жду вас ровно в восемь на Кафедральной площади возле часов. С этого часа вы — мой ученик.

— А если отдел кадров откажет?

— Оставьте это мне.

Гец проработал ремонтником лифтов всего с полгода. Потом его восстановили на работе, признав всю историю ошибкой. За него хлопотали и Слава, и Алдона, и даже ее брат. За это время умер Иосиф Сталин и начались перемены. К лучшему или к худшему- никто не знал, и только карты показывали «без перемен».

В тот день, когда Любовь рыдала вначале мыльными, а потом и подлинными слезами на школьной сцене, Мали снова разложила свои карты и, к своему удивлению, убедилась, что расклад остался неизменным.

— Черт те что, — сказала Мали Ведьме, — эту колоду словно заморозили. И Головлевы тут точно ни при чем. А еще я думаю, что вскоре мы увидим Натали. Это карты обещают, но ничего хорошего все равно не сулят. Есть ли у тебя соображения по данному вопросу?

— Не до соображениев, — буркнула Ведьма, — огород вскапывать надо. А что Натали скоро будеть, это правда. Мне во сне привиделся покойник, и в его глазу застряла большая рыба.

— Как эти оба связаны с Натали?

— Не помнишь, что ли, ее письма? Там было написано, что еды у них много, потому что они шли по лёду и видели под им покойника с этой рыбой, но колоть лед не стали. А были бы голодные, раскололи бы.

— Ну, и как это связывается с приездом Наташи?

— А лед-то над покойником таял. Во сне, я говорю, таял лед. Вот оно что.

Натали действительно освободили, но случилось это не раньше, чем Геца восстановили на работе, и не раньше, чем Паша, сестра Геца, уехала с фиктивным мужем в Варшаву, а оттуда в Тель-Авив. А с того времени, как Натали уже могла прибыть к Юцеру и Мали, и до того времени, когда она все же приехала, произошло еще несколько событий: Чок поступил на юридический факультет, Адина вышла замуж, а Любовь расцвела так, что ей нельзя было дать пятнадцать лет.

— Почему она не едет? — с тоской вопрошала Мали.

— Мне уж на тот свет собираться пора, а ей не к спеху! — вторила Мали Эмилия.

Но не все, вовсе не все торопили Натали с приездом. Юцер напряженно молчал. Теперь Натали часто являлась ему во снах. Один раз она появилась на бронзовом коне, слегка напоминавшем Султана. Конь был огромен, его подковы не цокали по булыжнику, а гремели, как литавры. Гудели тяжелые поводья, гулко ударялись друг о дружку бронзовые кисти, украшавшие седло. Сама Натали тоже была из позеленевшей бронзы. Особенно раздражали Юцера ее бронзовые щиколотки, косточки которых выпирали мощными шпорами. Натали сидела в седле по-мужски. Бронзовые бриджи туго охватывали мощные икры, бронзовый камзол обтягивал гигантский бюст, медные щеки свисали на манер бульдожьих, а жокейская шапочка с заломленным козырьком с трудом держалась на копне медной стружки, собранной ветром в фигуру, напоминавшую задранный хвост скорпиона. Приглядевшись, Юцер убедился в том, что перед ним гигантский медный скорпион, посаженный на бронзовое женское тело. Тело же не было телом Натали. Не ей принадлежали бульдожьи щеки, гигантский бюст и тяжелый бронзовый зад. Но и скорпион ничем не напоминал Натали. Тогда почему он решил, что это Натали, и почему это все же была Натали, несмотря на то, что на Натали она не была похожа?

А бронзовый конь ступал, не разбирая дороги, и вскоре Юцер оказался под ним. Зеленоватое брюхо позвякивало над головой, столбы ног перемещались по сторонам, даже не перемещались, а раздваивались и троились, создавая ощущение ряда движущихся колонн. Воздух порозовел, словно мимо этих колонн невидимые демонстранты несли сотни развевающихся красных знамен. И вдруг из огромной, неизвестно откуда взявшейся пушки на Юцера полился зловонный зеленовато-желтый пенный поток. В этот момент он услышал голос Натали: «В полном согласии с Филлисом, кобыл я не покупаю вовсе, поскольку они часто хвостят и мочатся под шпору». Вначале ее смех был проказливым и звонким, потом стал тяжелеть, обрастать металлическими обертонами, а в конце загудел и задребезжал, как огромный колокол. Юцер проснулся, ощупал себя и затрясся от страха. Пижама была насквозь мокрой и дурно пахла. К счастью, накануне вечером Любовь наотрез отказалась от ванны, поэтому в колонке осталась теплая вода. Юцер намыливался, смывал пену и снова намыливался, но даже третья вода воняла конской мочой и имела зеленовато-желтый оттенок.