Лана Барсукова - Счастье ходит босиком

– Мужчина, мне надо с вами поговорить. Сейчас я покажу свои документы.

И полез во внутренний карман.

Петр побледнел. Он сразу вспомнил политический анекдот, который недавно рассказал на работе. С его-то везучестью делать этого, конечно, не стоило… И кто его за язык тянул? Ладно бы про Сталина или Ленина, так ведь про… про самого… Господи, где мозги были? Бежать?

Но мужчина в кепке, похоже, умел читать мысли на расстоянии. Он аккуратно, но сильно сжал рукав Петиного плаща. Другой рукой он достал из кармана корочку красного цвета. «Ксива», – почему-то догадался Петя. Это пришла на помощь генетическая память предков, прошедших тюрьмы и зоны своей суровой родины. От страха у Пети вспотела спина, мерзкие мурашки начали расползаться по всему телу. «От таких не убежать, их там тренируют, небось догонят при надобности». Где «там», Петя уже не сомневался. Он думал только о том, кто ему станет писать письма на зону, раз мамы больше нет.

Видимо, он побледнел. Мужчина отреагировал странно:

– Какая бледность! И мелко-мелко дрожат губы! Отчаяние плещется в глазах! Вот-вот заплачет! Какой затравленный вид! О-о-ох, это выше моих сил, я не перенесу такой удачи, пожалейте мое больное сердце!

Пете стало еще хуже. Человек из органов – это, конечно, страшно, но сумасшедший, маньяк – это тоже, знаете ли, не подарок. А если это маньяк из органов? Даже если там такой один-единственный, то попасться он должен именно Пете с его-то везучестью… У Пети скрутило живот какой-то мертвой петлей, он испугался, что упадет в обморок. И испугался не напрасно.

Мужчина в серой кепке заботливо подхватил его под мышки и истошно закричал:

– Такси! Такси!

«А где же черный воронок?» – успел подумать Петя перед тем, как сознание трусливо покинуло его.

Он не слышал галдежа «Человеку плохо!» и не смог оценить, насколько добры люди к тем, кто разрывает пелену повседневности и устраивает небольшие уличные спектакли. «Отойдите, ему воздух нужен», – тут же взял инициативу в свои руки бойкий самовыдвиженец, хотя воздуху было навалом, все слои атмосферы нежно голубели над головой Пети, простираясь до самой стратосферы. А он простирался на грязном асфальте.

Кончилось все тем, что за дополнительную плату шофер-азиат взвалил, как куль, Петино тело и погрузил его в машину, на дверцах которой была помещена реклама зоомагазина «Зверский аппетит». Рядом с Петей, точнее, с его телом сел мужчина в серой кепке, и они отчалили, опередив «Скорую» на какие-то пять минут.

– «Мосфильм»! – властно скомандовал похититель.

– Какой такой мосифилм? – резонно поинтересовался водитель.

– Единственный! – с пафосом ответил пассажир, но потом смилостивился: – Мосфильмовская улица, дом номер, естественно, один.

Шофер прильнул к навигатору и доверительно сообщил:

– Мосифилевска улиса.

Но система растерялась.

– Нигиде такой нет, – подытожил шофер.

– Прямо езжай, скажу, когда повернуть, – вздохнул мужчин в кепке и заботливо погладил Петю по плечу.

Петя очнулся, но не показал вида. Слыша адрес назначения, он, несмотря на панику, восторженно удивился: «Ничего себе, какие подвалы у Лубянки! Через весь город до Мосфильмовской тянутся!»

Между тем мужчина непрестанно звонил кому-то.

– Коля, ты не ушел еще? И не уходи! Ставь свет, я такого кадра везу…

– Лена? Не ушла? Не вздумай уйти! Готовь площадку…

– Вася, не уходи! Что значит «уже ушел»?! Так вернись! Ты себе не представляешь, какого типа я нашел…

Что характерно, он ни с кем не прощался, просто прерывал разговор, который проходил у него исключительно в манере вопрошания и восклицания.

Петя понял, что его сейчас встретят. И на специально подготовленной площадке направят свет прямо в лицо. Он видел такое в фильмах про сталинские времена. Такие фильмы не имели хеппи-энда. Терять было нечего, и Петя стал вырываться из объятий мужчины в кепке.

– Не хочу! – то ли плакал, то ли требовал свободы Петя.

– Глупый, сам не знаешь, от чего отказываешься, – голосом доброго инквизитора пожурил его мужчина.

– Отпустите меня, – канючил Петя, – я никому не скажу.

Шофер нервно дернул руль. Послышалось что-то вроде: «Пипец, шайтан». Но наверное, только послышалось.

– Пойми ж, я такого, как ты, уже месяц ищу. Как же я тебя отпущу?

– Зачем я вам?

– Как зачем? – искренне удивился мужчина. – Естественно, в кино сниматься.

Ничего более естественного он в своей жизни не знал. Он пожал плечами и показал «ксиву», где мелкие буквы сложились в слово «режиссер».

Петя ошарашенно молчал. Страх лохмотьями сходил с его души.

И похоже, не только его, потому что шофер вдруг запел.

Под гортанные звуки таджикских песен Петя въехал в ворота «Мосфильма» – так началась его новая жизнь.

Пока Петю переодевали, гримировали и выставляли на него свет, он слышал, как режиссер раздавал интервью собравшимся на площадке.

– Все картотеки перерыл, все не то. Ну все, думаю, придется опять Костю просить, Хабенского, или Сережу, который Безруков. Они могут почти все. Но искусство не приемлет «почти»! Это слово в искусстве под запретом! И тут такая удача. Иду и вижу… чистый типаж, незамутненный, неразбавленный. Просто сгусток, квинтэссенция образа, – режиссер выждал эффектную паузу и отрекомендовал Петю: – Лох печальный. Прошу любить и жаловать.

Все головы повернулись к Петру Козлову и посмотрели на него с уважением и любопытством. Петя сконфузился и растерялся. С одной стороны, вроде лох, тварь дражащая, но с другой – не простой лох, а печальный. Было в этом что-то благородное и даже возвышенное. Ржать-то все умеют, а вот искренне печалиться…

И понеслось! Пете накладывали грим, и тоненькие пальчики гримерши Зои сновали вдоль лица, слегка прикасаясь, словно крылья бабочки. От Зоиных рук пахло земляникой и всеми достижениями парфюмерной промышленности. Петр релаксировал и давил в себе смутное желание поймать этих бабочек губами. В эту идиллию вторгался голос режиссера:

– Зоенька, ты совсем с ума сошла, лапонька! Не надо его облагораживать! Только усиль натуру! Акценты и ничего лишнего! Горестные складки у рта! Опущенные уголки губ! Морщины на лбу!

– У меня нет морщин, – тихо вставил Петя. Почему-то в присутствии Зои ему казалось важным это уточнить.

– Недоработки природы мы устраним, не переживайте, – утешал режиссер. – Зато какой нездоровый цвет лица и затравленный взгляд! Господи, – закатывал он глаза наверх, в потолок павильона, – хорошо-то как! Пожалейте мое больное сердце!

И Зоя старалась. Петя выходил от нее полным, завершенным лохом. Лохом печального образа.

Петр Козлов должен был играть роль мужа, которому жена наставляет рога. Собственно, не она одна: по ходу фильма его героя подсидел на работе собственный ученик, ограбила цыганка и обвесила продавщица. Слов у Пети почти не было. Он просто должен смотреть вдаль печальными глазами стопроцентного неудачника и морщить лоб в попытках понять, за что и доколе. Рукотворные складки на лбу собирались в китайский иероглиф, за изображение которого оператор отвечал головой.