Лана Барсукова - Любовь и выборы

– А тыква?

– Что тыква?

– При чем здесь тыква? У нас же городская дума…

– Вы правильно ставите вопрос. Городская, да! Но в этом-то и изюминка этого лозунга. Эта тыква имеет не прямое, а, я бы сказал, переносное значение. Она используется не в аграрном контексте, а сугубо в политическом.

Маша молчала, и было видно, что она растеряна. Пока все шло по плану.

– Машенька, вы позволите мне так вас называть? В этой тыкве зашиты мощные идеи. Ну давайте так: кому нужен депутат, который борется за велодорожки? От молодежного депутата ждут критики режима, революционной искры. Понимаете? Это сейчас в тренде! В этом политическом сезоне такая мода, если хотите. Низвергать и ниспровергать – вот основа молодежного политического стиля.

– А тыква тут при чем?

– Маша, а самой подумать?

Маша покраснела. Мыслей не было. Но молчать было неприлично, могли счесть тупой.

– Это намек на Хеллоуин?

– Не понял.

– Ну, Хеллоуин, праздник такой. Когда из тыквы выбирают мякоть, вырезают в ней глаза и рот и ставят внутрь свечку.

– А какой в этом политический подтекст?

– Ну не знаю… Ну типа… Хеллоуин – это же праздник умерших. Ну вроде как с повышением пенсионного возраста даже умершие будут ходить на работу, – Маша сама устыдилась глупости сказанного.

Лев Михайлович громко засмеялся, но как-то театрально. Он натренировал этот смех, когда избирал мэра в одном из среднерусских городов. Тот мэр очень любил рассказывать анекдоты, но выбирал почему-то несмешные. Совсем. Тогда-то Лев Михайлович и научился так смеяться.

– Машенька, вы прелесть! Но это слишком сильная мысль. Нам бы что попроще. Ваша тыква имеет другую начинку… Впрочем, вот! – и Лев Михайлович торжественно вручил листок бумаги.

– Что это?

– Ваша речь. У вас хорошая память? Быстренько выучите, тут буквально на минутный ролик. И вперед, к победе!

Маша читала, слегка шевеля губами. Лев Михайлович прикидывал, какой ракурс взять, чтобы максимально убрать из кадра ее обаяние.

– Да, и еще! Вы же помните, какой у нас имидж? Попрошу убрать волосы за ушки. Позвольте, я слегка приглажу вам волосики…

И быстрым движением, каким детский хирург-стоматолог удаляет молочные зубы, Лев Михайлович опрокинул на ладонь какой-то пузырек и провел ею по голове Маши. Она пискнула и отпрянула. Совсем как малыш, у которого стало на один зубик меньше. Но поздно – дело было сделано. Волосы приобрели жирный блеск и выглядели так, словно их моют только по большим праздникам.

– Что вы делаете?

– Расставляю последние акценты, добавляю штрихи, если угодно.

Маша принюхалась.

– Что это?

– Масло. Льняное, кажется.

– Какая гадость! Это уже перебор! Я так не согласна! – Маша дернулась в сторону двери.

– Машенька, постойте. Подумайте о том, сколько добра вы сможете сделать для людей, став депутатом. Разве оно того не стоит? Мы с вами обо всем, как мне казалось, договорились. Ваш образ – это полное пренебрежение ко всему, что отвлекает от общественного служения. А эти завитки, пышные волосы настраивают избирателя на мысль, что ничто человеческое вам не чуждо.

– Так оно и не чуждо.

– И прекрасно! Поздравляю вас с этим! Но против вас будет та, у которой с завитками, уж простите меня, куда как побогаче. И глядя на нее, вы уж мне как мужчине поверьте, всей мужской части электората захочется ее поддержать. Дескать, красота спасет мир и их заодно. А вам надо эту тенденцию перебить. Полная погруженность в образ, прошу вас. Чтобы даже мужчины вздрогнули и поверили, что только вы можете дать им велодорожки и… все остальное. И снимите, пожалуйста, сережки.

Маша сняла украшения, вздохнула и подумала, что вечером, когда она в штабе расскажет про весь этот маразм, Лера ее зауважает. Если бы Лере на голову вылили льняное масло, она бы не сдержалась. Интересно, а Петр оценит ее стойкость?

– Итак! Мотор, внимание, марш!

– Граждане нашего города! – начала Маша. – Власти не оставляют нам выбора. Народ нищает, жизнь становится все труднее и грустнее. Если дела пойдут так и дальше, то тыква станет самым деликатесным овощем на нашем столе. Овощем нашего с вами будущего. Мое политическое кредо – тыква не пройдет! Нет тыкве! Долой тыкву!

– Стоп! Снято! – счастливо закричал Лев Михайлович.

Он думал, что придется куда дольше уговаривать Машу. Все прошло легче, чем он ожидал.

– Все?

– Да.

– Я могу идти?

– Конечно. Я вам позвоню, когда появятся новости.

– До свидания, – Маша вышла, забрав с собой шпаргалку про тыкву.

И в том, как она старательно складывала этот листок и прятала его в карман, Лев Михайлович не усмотрел ничего необычного. Удача усыпляет бдительность. Для такого опытного человека, каким был Лев Михайлович, это была непростительная невнимательность.

Ирина не узнавала себя. За долгие годы замужества ей казалось, что она привыкла к изменам мужа. Выстроила защитный экран, не пропускающий в душу боль. Оказалось, что экран дырявый. Где-то обида нашла щелочку, проникла и пустила корни.

Еще до того как карьера пошла в гору, Сергей подавал признаки, скажем так, любознательности по отношению к другим женщинам. Но Ирина решила, что должна терпеть, что у него есть на то права. Увы, она не могла иметь детей. И это обстоятельство проросло в ней фоновым чувством вины перед мужем. Ирина жила с грузом своей ущербности, осознавая, что обделила мужа. А раз так, то нужно же чем-то это компенсировать. Например, спокойным отношением к его изменам.

Потом к этому добавилась карьера мужа, которая складывалась быстро и легко, если смотреть со стороны. И эта феноменальная везучесть Сергея добавила аргументов в пользу его вседозволенности. Не просто бездетная семья, а семья губернатора. Это редкий случай, можно даже сказать, уникальный. Должен ли такой особый человек, как Сергей Павлович, жить по тем же правилам, которыми руководствуются все остальные? И Ирина ответила самой себе: «Нет, не должен». Так гремучая смесь ее бесплодия и высочайшего положения ее мужа с годами перебродила и превратилась в обезболивающее лекарство, которым она исцеляла свою душу.

Но отказ поехать с ней в отпуск означал, что все непроговариваемые договоренности, на которых держался хрупкий мир их семьи, рухнули. Сергей пренебрег неписаными правилами. Ирине стало страшно. А если он уйдет от нее? Что она получит? Одинокую старость, помещенную в интерьер каких-нибудь квартир и домов, которые он на нее отпишет? Заведет кота и будет с ним разговаривать? У нее нет подруг, нет работы, нет хобби, а главное – уже нет того возраста, когда есть желание и возможности это приобрести.

Проплакав несколько дней, Ирина решила защищать свой мир. Махнуть рукой на происходящее и ждать, чем закончится эта странная история с отпуском, она не могла и не хотела. И первое, с чего Ирина начала, – это жесткий лимит на слезы. Плакать она разрешила себе в строго отведенное время, железной волей останавливая слезы за пару часов до прихода мужа с работы. Ирина знала, сколько времени ей нужно на восстановление покрасневших век и распухшего носа. Плакать и смотреть на часы может не каждая женщина. Ирина смогла. Она была достойной партией своему мужу. А с некоторых пор и достойным соперником. Только вот кого? Кто покусился на их совместный отпуск?