Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

«Ладно, — подумал он, перебрав упомянутые варианты, — давай-ка начнём прокалывать шины». Вариант этот Саба как-то использовал во время футбольного матча в Тбилиси между местной командой «Динамо» и ереванским «Араратом». Тогда он с приятелями проколол все шины автомобилей с номерными знаками из Армении. Закончив ещё одну сигарету, Саба нащупал в кармане стилет, с которым никогда не расставался, и стал подниматься с куска бетона. Но тут к нему подошёл человек, лицом в темноте не различимый. Саба покрепче сжал стилет.

— Кто такой? — спросил он сурово.

— Сабе привет, — сказал человек голосом, вроде бы, знакомым.

«Знает меня. Но кто такой?» — подумал Саба и извинился:

— Темно, понимаете. Не узнал.

— Сигаретка найдётся? — спросил мужчина. — Надеюсь, я вам не помешаю? — сказал он, присаживаясь на бетон, принимая от Сабы сигарету.

— Я слышал о вашем увольнении, — сказал незнакомец между затяжками. — Чёрт знает что. Так нельзя поступать. К тому же, и я себя ощущаю виновником вашего увольнения. Это ведь я подбил Голофтеева, ну, того, помните, дурака, на то, чтобы тот поджёг ром «Бакарди». А вас попросил «Бакарди» достать. Иначе, всё началось с меня. Придумайте, как мне вину искупить?

— Вы замечательный человек, двести долларов не пожалели, — сказал Саба, признав мужчину, — не внешне, по фактам его признав. Вы не причём. Это они… Если бы мог — на одном суку повесил бы жулика Амеряна, и его менеджера-собаку. Даже платить не захотели.

— Даже платить! — повторил Абадонин. — Но об этом вам не стоит беспокоиться. Сколько они вам задолжали?

— Шестьсот, — сказал Саба, сообразив, что незнакомец не зря это спрашивает, и на всякий случай утроил сумму, которую он успел заработать.

Абадонин достал из кармана деньги и отсчитал шесть купюр по сто.

— В счёт искупления вины, — сказал он, протягивая деньги.

Настроение Сабы резко улучшилось.

— Какой великодушный человек! — благодарил он незнакомца.

Человек, ему посланный самим Богом, поставил между ними на бетон бутылку и два стакана.

— Ну, Саба тост. Непременно грузинский.

Саба задумался о тосте, он знал их немало, но в данном случае хотелось сказать что-то особенное. Особое в голову не приходило.

— Да, ты хороший человек, — сказал он, оттягивая тост, — и выпить с таким человеком — подарок. Но вот что совсем нехорошо: как зовут человека, не знаю.

— Леонард, — сказал незнакомец.

— Скажу такой тост, — сказал Саба. — Он с бородой, но от самого сердца. Пусть в вашей жизни, друг дорогой, останется столько бед и печалей, сколько капель останется в этом стакане после того, как я его выпью!

— Да, тост я слышал, — сказал незнакомец. — Но тост — это не анекдот, который, если его уже слышал, смешит значительно меньше. Тост — это вздох, родившийся в сердце.

Саба после первого глотка задохнулся от страшной крепости, даже закашлялся, но уж — нет, заставил себя допить до дна, чтобы, согласно его тосту, в стакане ни капли не оставалось.

— Что это было? — спросил он.

— А всё тот же ром, — отвечал Леонард. — Которым дурак тот спалил скатерть.

— Крепкий, как спирт. Теперь понимаю, почему эта скатерть загорелась, будто её бензином облили.

— Загорелась, возможно, с такой же скоростью, но пламя было совсем другое.

— Верно, другое. Без дыма и копоти. Даже не видно было, что пламя.

Саба придвинул к себе горшочек, вдруг объявившийся на бетоне. Это были грибы «Жульен», в меру горячие, очень вкусные, и, странно, не из меню ресторана. «Откуда?» — хотелось Сабе спросить, но не спросил благоразумно, зачем человека теребить мелким излишним любопытством. «Надо дружить с таким человеком», — подумал Саба, быстро хмелея.

— Фу, как воняет, — сказал Леонард. — Вы сели рядом с кошачьей мочой.

Саба и сам знал, что воняет, и именно рядом с куском бетона, но не на землю же садиться. А перетаскивать бетон — у пяти мужиков силы не хватит.

— Откуда ты знаешь, что кошка нассала? Почему не собака? Не человек?

Леонард извлёк из кармана фонарик, излучающий странный чёрный свет, и посветил им под ногами. На земле засветилось пятно.

— Видите? Только кошачья моча может светиться под чёрным лучом. Это научно доказанный факт.

— А может, собачья тоже светится?

— Вот вам фонарик, — сказал Леонард. — Можете сами это проверить. Посветите под тот фонарный столб. Дождей уже не было неделю, а за неделю, гарантирую, собаки не раз под столбом отделались.

Саба пошёл посветить под столб, быстро вернулся, отдал фонарик.

— Не хочет светиться. Ты прав, Леонард.

— Ещё нужен тост, — сказал Абадонин. — Последний. Мне, Саба, пора уходить.

— Куда? Оставайся! Куда уходишь? Зачем прерываешь хороший момент?

— Момент-то хороший, но есть дела.

— Плохо, кацо, что дела мешают. Но если неотложные и важные… Ладно, слушай прощальный тост. Едут на авто два грузина. И видят — стоит дорожный знак, а на нём нарисованы два яйца. Один спрашивает у другого: Гога, ты знаешь, что это за знак? Другой: Э, Вано, ты разве не видишь, тут же все ясно — Дорога раз — два — я й ца . Так выпьем за то, чтоб на наших знаках всегда было только одно яйцо, и наши дороги не раздваивались.

Абадонин попрощался и ушёл, оставив пьянеющему Сабе целых две бутылки «Бакарди», одну, где оставалась половина, и другую, ещё не раскупоренную; оставил он также оба стакана и горшочек из-под грибов. Бутылку и стаканы Саба оценил, а в бесполезный пустой горшочек опустошил мочевой пузырь, и, обмочив руку тёплой уриной, швырнул горшочек в сторону ресторана.

— А этот мужик не подойдёт? — указал Басамент на Лейкина, снова сменившего столик с Раисой на весёлую компанию приятелей. Старушку Раиску , как он называл её лишь потому, что ей было за тридцать, он взял в ресторан на всякий случай, чтоб вдруг не оказаться в одиночестве. С ней ему было скучновато, и он окончательно поскучнел после того, как она под столом сделала то, что он потребовал. В душу этой смазливой бабы он не собирался углубляться; в Раисе его интересовали только её сладкие губы и опытный быстрый язычок.

— Богатый мужик, — сказал Заплетин.

— Ну да? А как он разбогател?

— Женился на богатой американке, жена умерла от рака лёгких, и ему оставила всё наследство.

После внезапной смерти супруги Лейкин продал все акции, бонды, античные изделия и ценные картины, забрал в банках деньги, продал даже дом, и все накопившиеся доллары перевёл в золотые монеты и слитки. Никто, разумеется, не знал, где он хранил всё своё золото, а тем, кто пытался это узнать, он отвечал, что его золото хранится в пещерах штата Юта. Попробуйте выкрасть, — склабился он.

С тех пор он жил в наёмных домах, всегда в очень старых почему-то. Его обиталища были просторными, обставленными мебелью из Италии, и жить бы, да жить в них, но он каждый год переезжал в другие дома, никому не объясняя, почему. Все женщины, с которыми он сожительствовал, были молоденькие симпатяги, недавно приехавшие из России по гостевым и рабочим визам, и не желавшие возвращаться. Он таких выискивал специально, — в ресторанах, в компаниях, на концертах, — подкатывал к ним, предлагал помощь. Его привлекали и подростки, но он побаивался закона. Клевали не все, но кто-то решался поверить мордастому старожилу, навесившему золото на всё, за что оно могло зацепиться. И в самом деле, куда денешься, всем нелегалкам позарез был нужен состоятельный покровитель, под крылом которого, не работая, проживая в бесплатном комфорте, за всё расплачиваясь только телом, можно было без суеты осмотреться по сторонам.