Элена Ферранте - Лживая взрослая жизнь [litres с оптимизированной обложкой]

В квартире было темно и очень тихо. Видимо, мама решила провести субботний вечер не дома. Зазвонил телефон, я сразу ответила, не сомневаясь, что звонит Джулиана. Но это был Тонино, он сказал медленно и спокойно, что меня очень обрадовало, потому что теперь я воспринимала его спокойствие как некую возведенную им самим прочную конструкцию:

– Я хотел извиниться и попрощаться.

– Куда ты едешь?

– В Венецию.

– Когда?

– Сегодня ночью.

– Почему ты так решил?

– Потому что иначе я загублю свою жизнь.

– А что говорит Джулиана?

– Ничего, она не знает, никто не знает.

– Даже Роберто?

– Нет. Если он узнает, что я сегодня натворил, он перестанет со мной разговаривать.

– Но Джулиана ему все расскажет.

– А я нет.

– Сообщишь мне свой адрес?

– Как только смогу, я тебе напишу.

– Почему ты позвонил мне?

– Потому что ты все понимаешь.

Я положила трубку, мне стало грустно. Я пошла на кухню, выпила воды, вернулась в коридор. Однако на этом день не закончился. Открылась дверь комнаты, которая прежде была родительской спальней, и оттуда появилась мама. На ней было не повседневное платье: мама нарядилась, как на праздник. Она спросила, как ни в чем не бывало:

– Ты разве не собиралась в кино?

– Мы туда не пошли.

– А мы как раз идем. Как там на улице? Плащ надевать?

Из той же комнаты, и тоже нарядный, вышел Мариано.

Это стало последним этапом нашего затяжного семейного кризиса и одновременно важным шагом на моем трудном пути во взрослый мир. Я поняла – в то мгновение, когда решила вести себя вежливо и ответить маме, что вечер теплый, позволить Мариано привычно расцеловать меня и привычно бросить взгляд на мою грудь, – что остановить взросление невозможно. Когда за мамой и Мариано захлопнулась дверь, я пошла в ванную и долго стояла под душем, словно пытаясь смыть с себя их обоих.

Я сушила волосы перед зеркалом, и мне вдруг стало смешно. Во всем-то меня обманули, даже волосы у меня не были красивые: они прилипали к голове – добиться, чтобы они казались пышными и сияющими, никак не получалось. Что же до моего лица – да, в нем совсем не было гармонии, как и в лице Виттории. Но превращать это в трагедию было бы неправильно. Достаточно бросить хотя бы короткий взгляд на тех, кому повезло родиться с красивым, миловидным лицом, чтобы обнаружить, что за ним скрывается ад, ничем не отличающийся от ада, просвечивающего на некрасивых и грубых лицах. Сияние прекрасного лица, усиленное нежным выражением, сулило еще большее горе, чем лицо тусклое.

Например, Анджела после сцены в кино и исчезновения из ее жизни Тонино стала грустной и злой. Она подолгу разговаривала со мной по телефону, обвиняя меня в том, что я не встала на ее сторону, не возмутилась, когда ее ударил мужчина, что я считала правой Джулиану. Я пыталась с ней спорить, но тщетно. Она заявила, что обо всем рассказала Костанце и даже моему отцу: Костанца согласилась, что Анджела права, а Андреа пошел еще дальше: поняв, кто такой этот Тонино, чей он сын, где он родился и вырос, отец страшно рассердился – не столько на Анджелу, сколько на меня. Если верить Анджеле, он заявил: «Джованне прекрасно известно, что это за люди, она должна была тебя защитить». «А ты меня не защитила!» – выкрикнула Анджела, и я представила ее нежное, прелестное, соблазнительное личико с белой телефонной трубкой у уха – у них дома в Позиллипо, – которое в этот миг было уродливее моей физиономии. Я сказала: «Пожалуйста, оставь меня в покое, делись теперь всем с Андреа и Костанцей, они явно понимают тебя лучше». И повесила трубку.

После всего этого я очень сблизилась с Джулианой. Анджела неоднократно пыталась помириться, все предлагала: «Давай сходим куда-нибудь». Но я всегда отвечала, даже если это было неправдой: «У меня дела, мне надо увидеться с Джулианой». Давала ей понять или даже говорила открытым текстом: «Тебе со мной нельзя, Джулиана тебя не выносит».

Я свела до минимума и отношения с мамой, перейдя на ничего не значащие фразы, вроде: «Сегодня меня не будет, я еду в Пасконе». Когда мама спрашивала «Зачем?», я отвечала: «Захотелось». Я вела себя так, чтобы чувствовать себя свободной от прежних обязательств, чтобы было ясно: мне больше нет дела до мнения родных и друзей, до их ценностей, до их желания, чтобы я соответствовала им и тому, чем они себя считали.

Конечно, я все теснее сближалась с Джулианой ради того, чтобы сохранить дружбу с Роберто, не стану этого отрицать. Но мне казалось, что я действительно нужна Джулиане, – ведь Тонино уехал, ничего не объяснив, оставив ее одну противостоять Виттории и ее наглым выходкам. Как-то днем она позвонила мне страшно взволнованная и сообщила, что ее мать – разумеется, под давлением моей тети – потребовала, чтобы Джулиана заявила Роберто: «Или ты немедленно на мне женишься и переезжаешь в Неаполь, или мы разрываем помолвку».

– Но я не могу, – говорила она в отчаянье, – он так устал, он сейчас занят работой, которая очень важна для его карьеры. Будет безумием с моей стороны потребовать: немедленно женись на мне. И вообще – я хочу навсегда отсюда уехать.

Ей все надоело. Я посоветовала объяснить Маргерите и Виттории, насколько Роберто нелегко; после долгих колебаний она так и поступила, но ни та, ни другая ей не поверили и опять стали давить на нее. «Они женщины темные, – жаловалась Джулиана, – они пытаются меня убедить, что если у Роберто на первом месте университет, а свадьба на втором, значит, он не так уж меня любит, значит, я зря трачу на него время».

Атаки со стороны матери и Виттории возымели свое действие: вскоре я поняла, что и Джулиана порой сомневается в Роберто. Конечно, обычно она выходила из себя и сердилась на Витторию, которая нашептывала ее матери всякие гадости, но капля за каплей эти гадости постепенно заполняли голову Джулианы, повергали ее в тоску.

– Ты видишь, где я живу? – сказала она как-то вечером, когда я приехала к ней и мы прогуливались по унылым улицам около ее дома. – А вот Роберто сейчас в Милане, он вечно занят, общается со всякими умными людьми, иногда у него столько дел, что я не могу ему дозвониться.

– Такая у него жизнь.

– Его жизнью должна быть я.

– Не уверена.

Она занервничала.

– Не уверена? Тогда что? Занятия, разговоры с коллегами и студентками? Наверное, Виттория права: или он женится на мне, или я даю ему отставку.

Все еще усложнилось, когда Роберто сообщил, что уедет по работе на десять дней в Лондон. Джулиана встревожилась больше обычного; постепенно стало ясно, что дело не столько в поездке за границу – я узнала, что прежде такие поездки уже случались, хотя и всего на два-три дня, – сколько в том, что едет он не один. Тут я тоже заволновалась.