Юлия Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

Ярмола меня вроде как не любил. То есть физически — он меня любил — со здоровым физиологическим интервалом в три-четыре дня, но душой он явно со мной не лег — это было по всему заметно — супом не угощал (он вообще был скуповат, как многие старые холостяки и ухаживанье его за дамами выражалось не в походах в ресторан, а в варке им грибного супа — мои предшественницы говорили, что суп был с песком и несоленый, но мне он и такого не предлагал). В гости не брал меня с собой и даже не любил, когда я оставалась ночевать. А я оставалась иногда и писала, сидя в ванной на полу поэму о двух наркоманах — питерцах, живущих в отеле для нищих «Вашингтон-Джефферсон». Поэма называлась «Сердце моряка» и рассказывала о моей любви к Ярмоле, то есть о тоске по Родине, о которой нельзя было говорить впрямую, потому что мы все сами себе Родину отменили — и хули ж теперь? Еще ТЕ из Ярмолиной волны могли тосковать — их выгнали из страны злое «КейДжиБи» и паганая «Софья Власьевна», а мы то, вроде как уехали, как раз от страха перед их отсутствием.

И теперь нужно было представить себе, что все КАК БУДТО нормально хорошо и правильно. Что у нас там КАК БУДТО не было еще одной МАЛЕНЬКОЙ РЕВОЛЮЦИИ, и сейчас там не происходит НЕБОЛЬШАЯ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА, а просто мы вот такие любители свободы и демократии, или мы невероятные любители американской культуры и языка, или мы просто любители путешествовать — ну вот ездить себе по свету, глядеть чужие страны — так когда-то во время «оттепели» — в неугомонных любителей путешествовать — этаких «тури-тура-туристов» превратились многие деятели русской культуры — в предисловиях шестидесятых писалось: «…в 1922-м году Бахтин переезжает с семьей в Саранск…» — НУ ТИПА — НАДОЕЛО ЧЕЛОВЕКУ В МОСКВО-ПИТЕРЕ — В САРАНСК ПОТЯНУЛО. Последний раз я обнаружила этот стиль у Вани Толстого в предисловии к Набокову: неутомимый путешественник Набоков, неизвестно по какой причине покинул в середине тридцатых Берлин, а в конце тридцатых — Париж, чего это он? Остальные жили спокойно — Лифарь, Бунин и т.д., а этот кузнечик — вишь скакать принялся. Это Ваня уже писал в свободные времена. По старой советской привычке, желая избежать неприятного слова «еврей», в случае Набокова совсем уж нелитературное «еврейка» — ну зачем об этом, это удел антисемитов — грязные инсинуации на тему приставания евреек к русским гениям, Ваня — чистый человек, но, знаете, «…ложки нашлись, а неприятный осадок остался…» — не нужно таких слов — они нервируют, а пусть лучше Набоков вот так ездит себе, путешествует, как Бахтин и прочие…

А тут нужно было самому себе стать Ваней — поставить в голове заслонки. Да — вот путешествуем по Австрии и Италии, да с бабушками и младенцами — а что? — бабушкам и младенцам тоже хочется мир увидеть. А эти чемоданы — подушки, запас мыла на пару лет вперед, альбомы с фотографиями, (книг, слава Богу, не видно — их отправили морем), а что? — мы любим русские подушки и всюду их возим с собой. И потом, когда приехали — самое главное быстро выстроить заново полностью укомплектованное светлое будущее. Должен быть определенный набор необходимых свершений.

Квартира — все показывают друг другу квартиры. Мебель.

— Ты ездила в Бруклин получать ортопедический матрас?

— Нет, зачем он мне?

— Все получают — нам положено.

— Ты ездила за ботинками?…

Работа. Очень важно если в Манхэттене. За мной идет по родному Квинсу кореец — кадрит меня:

— Я живу тут, а работаю в МАНХЭТТЕНЕ!

Машина, конешно, если ты семейный, а одиноким нужны обязательно домашние животные под названием «бойфренд» и «гелфренд». Они, как корова молоко, приносят в новое хозяйство важную составляющую американской мечты — СЕКС.

— У тебя есть бойфренд?

— Что ты не можешь себе никого завести?

— Не могу.

Любовь — не лошадь, корова, коза и кошка; она — вша, клоп и таракан — ее не заводят — она заводиться! (Когда санитарные условия души позволяют…)

— ГДЕ ТВОЙ БОЙФРЕНД, ЮЛЯ? (это уже мама).

— Ты представляешь, сначала она долго выясняла у всех моих знакомых — не лесбиянка ли я, а вчера она сказала, что собрала мне три штуки баксов на пластическую операцию носа! Может сделать?…

— С ума сошла? Ты посмотри на мой нос!

Ирка прикасается пальцем к своему носу — американцы не верят, что он у нее с рождения — точно такой сделали всей семье Джексонов, и теперь такие носы носит весь Голливуд — Ирке даже немножко обидно.

— А что у меня в личной жизни? Вот с этим моим носом? Шурик! К сорока пяти годам. Не нос нам с тобой мешает. Вот, что мешает, вот!

Ирка стучит себя пальцем по изумительной формы лбу.

— Мозги мешают! Они этого не любят. Им надо чтоб давала и слушала. Давать и слушать. А ты не можешь, ни слушать, ни давать! Тебе скучно. Это я отлично понимаю, только нос тут причем? Думаешь, с красивым носом тебя полюбит умный — что ж интересно меня — вот такую красивую до сорока лет никто не подобрал? Умные любят полных идиоток и притом — безответных. А у тебя еще и характер. Сама знаешь…

Нету бойфренда и все сторонятся меня — никуда не приглашают, как-то незаметно начинается репутация городской сумасшедшей. Бойфренд бы хоть защитил, а так — некому!

Сначала я сделала все правильно, после года в подвале у львовских хозяев — реставрация антикварного фарфора:

— Толя, скажи этой , пусть сходит на угол, возьмет мне в салат-баре немного риса, морковь и пулочку…

Через год я сделала портфолио и устроилась уж почти по специальности — по крайней мере, рисовать кисточкой по бумаге — в НАСТОЯЩУЮ американскую компанию, а вскорости и вовсе поступила разумно — вышла замуж. За НАСТОЯЩЕГО американца — русского князя — Рюриковича и профессора — слависта, да еще и исследователя Бахтина. Это был, конешно, пик моей американской жизни. И все мною гордились — друзья, родители.

А потом началось сползание вниз: на работе увидели, что я работаю в два раза быстрее всех остальных, и начальница быстренько уволила девицу, сидящую со мной рядом и стала каждый день давать мне двойное задание, а я только радовалась, любила эту работу. Через пять месяцев у меня вырубились глаза — вышли из фокуса, очень страшно стало — я ведь всю жизнь художник и этим зарабатываю.

Пришлось взять Полю и уехать к мужу в американскую жопу — Мид-вест Индиана. Там университет. Три года прожила. Летом было здорово — мы ездили в знаменитую Норвиджскую школу русского языка — Поля пела в ансамбле Покровского, а я гуляла по аллеям парка с разными гениями русской культуры — они туда приезжали на каникулы.

А потом взяла и развелась. Встретила своего питерского вечно любимого Гастона в Лаковых Сапожках — в доску женатого человека. Он тоже в Америку подался.