Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

Конечно, сначала, я прочитал письмо супруги. Кроме всегда эмоционального изложения своих чувств ко мне, тяжелого ожидания следующего свидания, размышлений о будущем, приятных признаний послание содержало длительный, на несколько листов, рассказ о произошедшей трагедии с человеком, о котором я что-то слышал из новостей. Об истории этой многие говорили, очень быстро настоящее обросло, как обычно случается добавлениями на вкус вещающей об этом индивидуальности, причем со ссылками на авторитетные источники, которые, надо заметить, так же не очень-то отличались правдолюбием, но больше останавливались на моментах скабрезных, глубоко личных, аморальных.

Речь шла о известном депутате, славившимся не только своими очень резкими нападками, далеко не всегда высказываемыми впопад и по делу, но и повсеместными попаданиями в разные скандальные истории то на экране телевизора, то обличающим целую когорту профессиональных деятелей, как-то врачей, педагогов, фермеров, даже одиноких матерей, прочих и так уже несчастных, урезанных в возможностях, заработанной плате, правах, но несмотря на это быстро растущего по карьерной лестницы, как часто у нас бывает, вопреки здравому смыслу.

Я не сразу понял, зачем мне это, и чем вызвана такая заинтересованность супруги, но окончание текста письма, следовавшее за длительным рассказом о некоем Буслаеве, направляло меня к Владыке, нашем духовном отце, взвалившем на себя это нелегкое бремя:

«Лелюшка, более подробно обо всех обстоятельствах я написала нашему Отченьке, предполагая, что всем этим будет заниматься именно он. Дело действительное запутанное, требующее небольшого «доследования», изучения, как раз того, что тебе нравится, хотя и не знаю, каким образом ты будешь это все делать. Но ты же талантышко, вот и Владыка сказал, что Лешка с этим со всем справится, тем более по его благословению и его молитовкам.

Я так поняла, что он перешлет (а решение он уже принял) все тебе. Там должно быть два дневника, так можно их назвать. Там же мои и моего шефа Лагидзе Захара Ильича, которого ты прекрасно помнишь, протоколы исследований, докладные записки, мнения на все, на что можно было их иметь, выводы по исследования, экспертизы и прочее. Не знаю, каким образом ты во всем этом разберешься, но, как сказал Отченька: «Это, будто для него все собрано». Не знаю, мое сокровеннышко, что с этим со всем можно сделать, но к большому сожалению контрольным медицинским исследованием это быть не может, поскольку исследуемый был только один, а значит, ни закономерностей, ничего другого быть не может, хотя для следующих возможных исследователей описание этого случая и может пригодиться.

Он не характерен для психиатрии вообще, только в одном своем секторе — приступе «реактивного психоза», все остальное за грани обычного человеческого понимания выходит.

Сам покойный Буслаев просил отправить все нашему Отченьке, поясняя тем, что Владыко знает, что делать дальше, там и действительно есть много духовного содержания (дневники), да и сама личность писавшего, или, к чему больше мы сходимся с З.И. — две личности…, только не смейся: души и Ангела, и поверить этому есть довольно веские причины. Это не патология, не заболевание — мы бы диагностировали…, ты прочти пожалуйста, в отчетах нет неправды, потому что это настоящие отчеты, зафиксированные официально…

Да, вот что: постарайся не афишировать, криминального в этом ничего нет, но если они попадут в руки журналистов или психопатов, то эти наверняка раздуют, какую-нибудь бучу и снова выльют кучу помоев на центр, З.И., да и вообще снова закритикуют психиатрию, а ей сейчас и так не сладко — опять все и всех везде сокращают, а выгнанные из закрытых интернатов больные на свободе очень опасны, а значит, снова врачи, а не чиновники будут виноваты, а законодатели снова натянут на себя маску спасающих Отчизну.

Думаю, что-то от себя лично допишет Владыка, ведь я даже не представляю, что можно со всем этим сделать…».

Письмо заканчивалось, как всегда, строками, вызывающими слезы радости. Немного подержав в руке стопочку прочитанных загадочных листков, отложил их в сторону, я занялся бандеролью.

Основной частью был дневник, состоявший из двух частей, почему-то озаглавленный «Дневники обреченных», что сразу поставило их, как минимум, в один ряд с моим дневником, написанным в определенный момент моей жизни, в ожидании пожизненного заключения, с уверенностью, что эта участь вряд ли минует меня. Как же я ошибался, сравнивая свое приземленное с тем, с чем сравнивать просто нельзя!

В приличной стопке, листов в двести — двести пятьдесят, оказались всевозможные отчеты, напечатанные и написанные вручную, к ним прилагался конверт с рисунками, биографией, выписками из личного дела, будто нацарапанные ногтем, каким-то корявым почерком, мне не известным, десятка полтора вырезок из газет, фотографиями, должно быть из личного альбома этого Буслаева, среди них фото какого-то, впечатляющего вида, совершенно седого старца, напоминающего снимок скульптуры Гомера с совершенно белыми широко открытыми глазами. Кстати, я долго не мог оторваться от этого лица, в нем было мало от земного человеческого, хотя передо мной было однозначно фотографическое изображение человека.

Перевернув фотографию обратной стороной, я прочитал невероятное: «Буслаев К. С. после сна, окончившегося потерей зрения» — интрига сразу захватила меня. Просмотрев в сразу все другие изображения этого персонажа, включая и распечатки статей, я сделал однозначный вывод: угадать в этом старце самого Буслаева просто невозможно! Мало того такая перемена в течении месяца — казалась просто фальсификацией, а речь шла, как я понял, о сне!

Не доверяя своим чувствам, я еще раз прочел письмо супруги, несколько статей, но так и не смог отделаться от мысли, что стал целью, какого-то розыгрыша самых близких мне людей.

Вспомнив о письме, которое должен был написать сам Владыка, я надорвал последний конверт из толстой бумаги, от куда вынул его фотографию в облачении с дарственной надписью и благословением, уже вставленную в тонкую, покрытую под серебро, рамочку, и сложенный вдвое листок довольно плотной бумаги с водяными знаками и титрами «его» епископства. Запах праздничного ладана с привкусом винограда «Изабеллы», приятно защекотал в носу. Улыбнувшись, понимая, что Владыка знал, какое произведет на меня все это впечатление, и складывая бандерольку, конечно, улыбался сам. Наложив на себя крестное знамение, я начал читать, почему-то выхватив строки с середины не такого, как ожидалось, длинного текста: «… очень рад я особенно твоему отношению с Отцом нашим Небесным, но то помни, что не один ты сейчас, но двое вас: муж, который первенствует, и жена, которая в подчинении твоем, как ты под Богом. В благополучном вашем супружестве нет сомнений, хотя оба вы сложны и пока малосмиренны — тем и спасетесь. Помни — Господь от своего не отказывается, а значит, делая Ему угодное, при Нем и остаешься, как бы это опасно не выглядело. Причащайся не чаще раза в два месяца, дабы не впасть в искушение, Марину держи в «жестких рукавицах», но прижимая к груди, как самый нежный и тонкостенный сосуд, ибо только так любовь сберечь можно.