Алексей Шерстобитов - Дневники обреченных

В этом состоянии он расстреливал их раз за разом, бесконечно повторяя однажды содеянное, изнывая от нежелания и невозможности остановить этот процесс, но сам же тянулся своими пороками к убийству, не имея возможности хоть что-то изменить. Падающие тела, кровили, напитывая тела его и этого страшного существа, толкнувшего Кирилла в «сумеречном состоянии» на уничтожение всего, что ему было дорого. Бес исчезал в момент, когда убитые начинали гнить. Сначала, душа несчастного переживала заново первые мгновения, испытанные ей дома, после осознания произошедшего — все, принадлежащее духу личности Буслаева, рвалось на мелкие клочки, растаптывалось, сгорало в муках безысходности и отчаяния, но гадкая его плоть не хотела следовать духовному, крепла с каждым его вздохом, собираясь жить вечно.

Он знал, что все это повториться заново, разрывался между желанием увидеть снова детей и жену, хотя бы ненадолго, пусть и с автоматом в руках, но только не с ужасом во взгляде, чего никогда не получалось, и между ужасом и убийством собственноручно вновь. В течении всего этих мытарств, а это не могло быть ничего, кроме них! что, значило, что он уже упокоился! он не испытывал физической боли ни разу не шелохнувшегося тела, что бы предпочел, поскольку любая боль телесная в любом своем протяжении несравнимо легче истязаний души пытками отчаяния, издевательства страхом, безысходностью ничтожного одиночества отрешенности без Бога, беспомощности, муками осознания бесконечности и только ухудшения.

Он надеялся, что что-то не правильно, не логично, не настоящее, но сделать ничего не мог! Мысли его так же «ходили» по кругу, замкнутость рассуждений не имела ни выхода, ни обрыва, но каким-то образом он знал, что существует единственная возможность все это прекратить.

Помысл об этом крутился возле его разума, ожидая чего-то, что не могла дать его личность, необходимо было перестроение, основанное на чем-то хорошем, сделанном, отя бы раз, что тоже опыт, и раз он есть, то его можно использовать! Но что же можно сделать и когда?! Постепенно пробилась светлая мысль — именно в момент появления злобного исчадия ада. Именно тут он мог разорвать этот круг. Господь милостив! Не дела нас спасают, но Господь, однако не без нашего усилия, но что можно сделать не имея воли?! Что может душа в оголении и безволии своих, запряженная страстями и пороками, несущимися галопом в самую гущу ада, притягиваемыми родственными существами зла?!..

Миллион раз он повторял одну и ту же фразу: «Я не могу… сам не могу!..» — она обрывалась в самый неподходящий момент и он принимал оружие в руки, не мог сопротивляться, безвольно следуя началу цикла заново, пока, не понятно как, не произошел прорыв (всего одной молитвой, но кто же молился о его душе) и он глядя сквозь «мушку» и «целик» прицельного приспособления на глаза сына, которого любил больше второго, на глаза, которые вот-вот должен был прострелить, он увидел, вдруг, в них мольбу за свою душу: «Господи помилуй!» — вырвалось само собой из духовных уст его, переменив моментально и незаметно всю картину.

Детишки его качались на белоснежной перине подобия облака, облаченные в светлое синие, их мать, какая же прекрасная она была, взяла его за руку и взглядом показала на детей. Буслаев не верил в произошедшую перемену, страх обуял его, из-за понимания, что это временное счастье, вернувшееся так нежданно, быстро закончится и прежнее мучение, вырвав его навсегда, ввергнет в прежний сущий ад, где ему, как он сейчас думал, самое место.

— Что же я сотворил, Господи?! Как мне исправить все это?!.. Простите меня, мои любимые!.. — Он ожидал обличения его прежней жизни, осуждения, объявления недостоинства, совесть и стыд резали его на куски, от чего он явственно ощущал не соответствие своего нахождения в этом месте, но неожиданно услышал голос, проникающий в его мозг тяжелой раскаленной жидкостью, будто чугун в заранее приготовленные формы:

— Если бы остались живы, то вобрали в себя всю полноту грехов твоих, все стези их, испещренные твоими деяниями, отражались бы на их существовании, они привыкли бы только брать, ничего не давая взамен, забыли бы Бога, к Которому ты их не смог бы привести, поскольку не знал Его сам. Богатство, накопленное тобой, тратили бы они в погибель свою, а положение твое и возможности, оставляли бы их преступления безнаказанными, смерть, каждого из них настигла бы преждевременно, была бы мучительной из-за страхов и отчаяния — по грехам их. Так было бы до четвертого колена твоего, что ты бы смог наблюдать. Супруга твоя, не выдержав испытаний этими событиями, покончила жизнь самоубийством в том же отчаянии, о чем ты, совершенно ставший бесчувственным, циничным, отрешенный, и переживать бы не стал. Ты и вся твоя семья переходила бы в новый мир без покаяния, представ в свое время перед Создателем нераскаянными грешниками, имея только одну перспективу — отойти туда, где стоны, вечные мучения и скрежет зубов, туда, где был ты только сам. Если они не ушли преждевременно по земным меркам, некому было бы молить и за твою душу здесь! Спроси их… — Раб Божий Кирилл застыл в исступлении и страхе, от сов Архангела, не в состоянии, обличаемый собственной совестью, и мысли заиметь, тем более слово молвить.

Переведя глаза на ангельские взгляды душ своих детей, он почувствовал, сначала, их любовь, затем горячую любовь, державшей его за руку, жены, сразу проникнутый насквозь, какими-то теплыми лучами, исходящими сверху, настолько яркими, что ослеп, но потеряв зрение, прозрел душой, чувствуя безграничную, никогда не прерываемую, спасающую любовь к себе Бога. Душа его чувствовала только любовь и восторг счастья Небесного, благодать охватила его, что стало истинным наслаждением, не испытываемым никогда ранее и близко. Жажда страстей и требования пороков исчезли разом, унеся с собой и страх и ожидаемый от предполагаемого возврата в ад, ужас, он, вдруг, почувствовал их личности родными, близкими, до боли знакомыми. Все четыре души: супруги и трех детей, отпустив пятую, бывшую с ними восвояси, приблизившись, будто летя по воздуху, обняли его и он услышал:

— Хвала Господу! Хвала Господу! Хвала Господу!.. — Он подхватил, не спеша, в такт повторяя все громче и громче, удивляясь, что может произносить это совершенно без напряжения, не испытывая недостатка в воздухе в своих легких, будто благодать обнимающая его есть все, что нужно и даже бесконечно больше… Все святые и Ангелы Господни молившиеся за душу новоупокоившегося раба Кирилла вместе с этими четырьмя душами, радуясь его спасению и милосердию Божиему. Приблизился один из них и взмахнув крылами белоснежными и бесплотными, увлек его, ибо было на земле нечто, еще не оконченное…».