Мэрибет Мэйхью Уален - А вдруг это правда? [litres]

– Спасибо, – сказал наконец Ланс. – За то, что мне рассказала. – Он поцеловал ее в макушку. – Уверен, это было нелегко.

Она понемногу привыкала к его запаху, к прикосновениям, к телу. Она позволила себе полагаться на их близость, одновременно предостерегая себя не слишком привязываться.

Иногда после того, как Ланс возвращался в свою кровать и она оставалась одна, она вела с собой строгие разговоры. Это не окончательно, это даже ненадолго. Так между ними продолжаться не может. И все же они вели себя так, будто это возможно. Хуже всего было то, что они тащили за собой детей: вся шестерка складывалась в странное, единое целое, скрепленное одними им понятными шутками и союзами, и это целое становилось крепче с каждым летним днем. Каждый день она говорила себе, что скоро они обо всем поговорят. И каждый день казалось, что сейчас не лучшее время заговаривать о будущем. Зачем портить то, что есть? Она займется этим завтра или на следующей неделе, или… когда он первый начнет. Незачем портить что-то хорошее.

А это было хорошим. А хорошее, как она доподлинно знала, редкость. И мимолетно.

Она вернулась из его дома, как обычно, поздно утром, после того, как они все вместе позавтракали. Она приготовила французский тост, и от ее волос все еще пахло беконом и кленовым сиропом. Она думала о душе, о том, сколько Лансу потребуется, чтобы закончить работу, которую он должен был сделать, о том, что они будут делать вечером, когда почувствовала, что кто-то наблюдает за ней. Оглянувшись, она увидела, что на задней веранде стоит и хмуро смотрит на нее мать. Дженси почувствовала, как ее собственная улыбка угасает. Сглотнув, она слегка помахала матери рукой.

Вместо того чтобы помахать ей в ответ, мать поманила ее к себе на террасу. Дженси кивнула и направилась к ней, думая о том, где сейчас девочки, могут ли они услышать то, что собирается сказать мать. На всякий случай, выйдя на террасу, она закрыла за собой дверь.

– Привет, мам, – сказала она, стараясь, чтобы ее слова звучали легко и бодро.

– Привет, Дженси.

Мать редко обращалась к ней по имени, выбирая вместо этого множество других ласковых слов: «лапушка», «дорогая», «милая». Губы Лоис Сейбот сжались в прямую линию, и вокруг них было больше морщин, чем Дженси когда-либо видела раньше. Ей хотелось протянуть руку и разгладить морщины, как она иногда разглаживала одежду или волосы своих дочерей. Вместо этого она сжала одну руку в другой, переминаясь с ноги на ногу.

– В чем дело? – спросила она.

– Я так понимаю, это войдет в… привычку? – спросила Лоис.

Дженси чуть не прикинулась дурочкой, не спросила, что мать имеет в виду. Но она уже не подросток.

– Мы допоздна смотрели кино, и я выпила несколько бокалов вина, поэтому не хотела садиться за руль. Дети отрубились, и я просто поспала у него в гостевой комнате, мама.

Она пожала плечами для большей убедительности, как будто за последние несколько недель не рассказывала матери десяток раз одинаковую историю.

– Он женат, Дженси. – Ее мать опять назвала ее по имени, практически – рекорд.

– Да ничего такого, мам. Честное слово. – Она подняла руки ладонями вверх, как весы правосудия.

– И у вас обоих, – продолжила Лоис, – крайне трудный период.

Дженси прикусила язык и не сболтнула: «Спасибо, Капитан Очевидность». Вместо этого она кивнула, надеясь, что у нее получилось состроить покаянную и задумчивую мину.

– Наши дети дружат. Нам нравится проводить время вместе. Он тоже через кое-что прошел… через нечто неожиданное в собственной жизни. Нам полезно проводить время вместе. – Когда она приводила такое объяснение самой себе, оно звучало вполне хорошо, разумно.

– Я знаю, что его бросила жена. – Ее мать подняла бровь. – Ты забываешь, как быстро у нас разносятся сплетни.

Дженси закатила глаза.

– Уж я-то помню.

– Люди начали поговаривать. Они видят, что твоя машина стоит там по ночам и сколько времени вы двое проводите вместе, – сказала Лоис. – Я просто подумала, что ты захочешь знать.

– Люди всегда болтают, мама, если ты не заметила. Важно, волнует ли то, что они говорят, тебя.

Мать фыркнула.

– Если верить прошлому, ты двинешься дальше. Это мы останемся, это нам придется за тебя отвечать. И ему тоже.

Дженси знала, что дело не в Лансе. Речь шла о прошлом, о том, что ее бегство из поселка было билетом в один конец, а не туда и обратно. Ее мать всегда думала, что дочь вернется, сохранила ее старую комнату нетронутой, как будто она вернется через год, а не через десять лет. Хотя мать никогда не говорила этого прямо, Дженси знала, что она чувствовала себя отвергнутой, когда дочь решила остаться на севере. Но у Дженси не было сил обсуждать прошлое. Если уж на то пошло, у нее не было сил обсуждать настоящее. Ей хотелось сохранить то счастье, которое она испытывала, когда просыпалась, когда готовила завтрак, когда они с Лансом говорили друг другу, что увидятся позже. Она хотела продержаться еще немного . Впереди всегда ждет что-то лучшее. Разве не в это она верила всю свою жизнь? Разве не за это она упорно боролась последние месяцы?

– Прости меня, мама, – выдавила она, пытаясь принять покаянный вид под пристальным взглядом матери. – Я постараюсь вести себя не так… заметно.

Круто развернувшись на каблуках, она зашагала прочь, чувствуя себя тем же подростком, каким была когда-то, и воспоминания о былых спорах витали вокруг, словно призраки. Для большей драматичности не хватало только хлопнуть дверью.

Когда Зелл почувствовала себя лучше, на ужин пришел ее сын Тай. Он старался не показывать свою злость, когда узнал, что я занимаю его старую комнату, но когда подумал, что меня нет рядом, я услышала, как он спросил у Зелл:

– Почему ты не поселила ее в комнату Мелани?

А Зелл ответила:

– Тсс. – И через несколько секунд добавила: – Ты здесь больше не живешь, поэтому, строго говоря, у тебя здесь нет комнаты.

Я улыбнулась про себя и подождала несколько минут, прежде чем вернуться в комнату, чтобы они не догадались, что я слышала, хотя я подозревала: Таю все равно, слышала я или нет. Он взбесился бы еще сильнее, если бы узнал, что я везде покопалась, посмотрела его старые вещи, оставшиеся с тех пор, когда он был ребенком. Возможно, он бы собрал мои вещи и лично бы меня выпроводил. Но это я прожила тут все лето и поддерживала Зелл, а его мы тут впервые увидели. Его брат и сестра жили далеко, так что у них были оправдания не навещать родителей. А у него нет.

Все время, пока он был в доме, он смотрел на меня так, словно я собиралась украсть фамильное серебро или какие-нибудь драгоценности Зелл. Я без труда догадалась, что не слишком нравлюсь ему. Но, честно говоря, казалось, что Зелл и мистер Джон тоже ему не нравились. Он жаловался, что Зелл приготовила курицу вместо бифштекса, и дулся, что вместо картофельного пюре она пожарила картофелины целиком. Я подумала про дурацкий дневник, который нашла под его кроватью, весь такой забытый и покрытый пылью. Он каждый вечер записывал, что ел на ужин. Скукота. Я посмотрела на его живот, который свисал над поясом. Если хотите знать мое мнение, он слишком озабочен едой. И картошка ему совсем не нужна. Ему нужна какая-нибудь из низкоуглеводных диет, о которых вечно говорила Зелл.