Дарья Сойфер - Укротить ловеласа

– Боже! – Надя схватилась за голову. – Ты можешь хоть о чем-нибудь думать кроме секса?!

– Так ты же сама сказала, что она меня хочет, – растерялся Платон.

– Она хочет тебя, как клиента, понимаешь ты или нет?! – последние капли Надиного терпения испарились, оставив после себя пустыню ярости. – Предлагала мне поменяться: она бы взяла тебя, а я Заславцева. Но сейчас, если она выяснит, сколько нам заплатили… Боюсь, мне уже и Игоря не достанется.

– А что, тебе бы хотелось?

Надя зажмурилась. На долю секунды ей показалось, что она вот-вот научится убивать взглядом, и тогда от Платона останется только горка пепла, пахнущая шампунем и зубной пастой. Голова норовила взорваться, язык чесался от желания извергнуть из потаенных уголков Надиного сознания такие слова, от которых покраснел бы сам сатана.

– Я просто не хочу, чтобы меня уволили. Не хочу остаться вообще без работы или торговать гаджетами у метро, – прошептала она, сдерживаясь, что есть мочи.

– И что, ты меня теперь подкинешь этой Лизе, как какую-то ненужную вещь?

– Сказала же: если она выяснит, сколько нам заплатили, – процедила Надя и схватилась за пустую кружку, чтобы хоть чем-то занять руки. – Пока я навешала ей, что ты выступал бесплатно.

– И она поверила? – скривился Платон. – Сразу бы уж добавила, что я еще и за еду играю.

– Там кроме еды были еще и нужные люди. Та же Ларионова. Кстати, Лиза и ее допрашивала. Так что будь добр, как-нибудь между делом вверни сегодня на репетиции, что ты на свадьбу согласился без гонорара только ради встречи с ней.

– Что за ерунда…

– Твоя Леля так себя любит, что ни на секунду не усомнится.

– Та-а-ак… – глаза Платона сузились. – Мне сейчас показалось, или она тебе не нравится?

– Это к делу не относится.

– Нет уж, давай-ка разберемся, – Платон отобрал у Нади кружку, пока Надя не раздавила ее в осколки: так сжимала, что даже пальцы побелели. – Сначала ты хочешь, чтобы мы были дуэтом, теперь уже «твоя Леля»… Ты все-таки ревнуешь?

Надя медлила, подбирая слова, а не найдя нужных, просто рассмеялась Платону в лицо.

– Тебе корона не давит? – выдавила она сквозь смех.

– И что это должно означать? – Платон даже не улыбнулся. Впервые Наде показалось, что он злится не на шутку.

– Ты хоть со стороны себя видишь? – она шагнула к нему вплотную и презрительно ткнула пальцем в грудь. – Я, я, я… По-твоему, все вокруг только о тебе и думают, да? Все женщины мечтают с тобой переспать, потому что ты весь из себя такой неотразимый, да?

– Мы сейчас о тебе, а не обо всех. Ты отгоняешь от меня девушек, как ревнивая жена. Стоит мне с кем-то сблизиться – и ты уже выпроваживаешь ее куда подальше.

– Можно подумать, ты прям успел сблизиться с Ольгой, – Надя хотела отступить, развернуться и уйти, вся эта перепалка ее порядком вымотала, но Платон схватил ее за оба запястья и притянул к себе.

– Вот опять, – шепнул он, склонившись к ее лицу. – Признайся уже, ты сама меня хочешь. И ревнуешь, как ненормальная.

– Я? Вот еще! – Надя почему-то тоже перешла на шепот, разглядывая маленькую родинку на правой щеке Платона. – Ты самый самовлюбленный, эгоистичный, наглый…

– Ты одно слово забыла, – он вдруг улыбнулся.

– Инфантильный? – От него даже пахло детской зубной пастой с банановым вкусом.

– Сексуальный, – едва слышно выдохнул Платон и прижался к ней губами.

К Надиному удивлению, банан оказался куда вкуснее ментола.

Вообще-то целоваться Надя не слишком любила. Это ведь только в кино выглядит красиво и романтично, смотришь – и в груди разливается сладкое тепло умиления, хочется вздохнуть с улыбкой и порадоваться за героев. А что в жизни? Чужие слюни, запахи, сопение нос в нос, неловкое столкновение зубами или чересчур вертлявый язык.

К поцелуям Надя относилась как к неизбежному ритуалу, дани традициям. Вроде формул вежливости. Дать парню, который тебе нравится, аванс. Гарантию, если угодно, что он не зря тратил свое время. Поставить метку избранного.

С Платоном же все вышло наоборот. Во-первых, ему Надя никаких авансов не задолжала. Потому что время из них двоих тратила она. Во-вторых, он ей не нравился как мужчина. По крайней мере, она была в этом свято убеждена. Но он поцеловал ее – и в голове щелкнул рубильник, а свет здравого смысла погас.

Никаких мыслей. Ни единой, самой завалящей. И даже о том, зачем это происходит, как Надя до такого докатилась, как оттолкнуть, чем ударить, – ничего. Темная пустота – и в ней – яркие неоновые вспышки ощущений.

Тепло. Щекотно. Приятно. Мурашки. Дрожь. Тело как будто свое – и в то же время чужое, слишком уж много непонятных и незнакомых чувств. Жажда. Острая такая, колючая, почти болезненная. А еще тяжесть, тугая и плотная, как влажная глина.

Надя утратила связь с реальностью. И это, как ни странно, не пугало, а вызывало эйфорию, почти счастье. Словно плетешься целый день под палящим солнцем, линия горизонта колеблется в жарком мареве, во рту пересыхает, и каждый вдох приносит обжигающую боль. Даже собственное туловище кажется неподъемным. А потом вдруг – обрыв, и внизу под ногами – море. Лазурное и бликующее, ласковое и манящее. Прыжок – и прохладные воды смыкаются над головой, а живительная сила струится по венам. И вот она, невесомость. Блаженство.

Каким-то чудом, цепляясь за Платона, как за единственный буек, привязанный к настоящему, Надя осознала, что он подхватил ее на руки и куда-то несет. Что-то шепчет, щекоча дыханием ухо. Лифчик, неясно, когда расстегнутый, болтается на честном слове, мимо мелькают стены коридора, дверь в спальню… Что-то похожее на тревогу заскреблось было изнутри, но Платон положил Надю на кровать, стянул с себя футболку, расправил мускулы, как античный атлант, удерживающий перекрытие.

Никогда еще она не видела его вот так, снизу. И очень близко. И никогда еще он не смотрел на нее так жадно и восхищенно. Нет, она миллион раз видела этот взгляд, но прежде он был направлен на других девушек. И Надя все гадала, почему они с такой легкостью сдают оборону? Подумаешь, улыбнулся, подмигнул, поцеловал… А теперь вот поняла. И уже не такой смешной показалась ей супруга нефтяника: Надя, пожалуй, и сама сейчас пожирала Платона глазами, как моряк после дальнего рейса. Хотелось царапать рельефную мужскую грудь, попробовать на вкус, по-вампирски впиться зубами в широкое плечо…

Борьба со стыдом была короткой. Стоило Платону расстегнуть пуговицу на джинсах, обнажив узкую полоску темной поросли, Надя бросилась на него голодной тигрицей, лихо опрокинула на лопатки и уселась сверху, склонилась, целуя, впитывая, собирая губами все вкусы и запахи, чтобы никому больше не досталось.

– Ауч! – Платон внезапно поморщился и изогнулся, а Надя пристыженно отпрянула.