Э. Дж Пирс - Дорогая миссис Бёрд… [litres]

Я отложила ручку, перечитав написанное. Буквы прыгали на бумаге, и получался какой-то жалкий набор слов. На месте Банти я бы разорвала этот листок с убогими каракулями и никогда больше не стала бы читать моих писем.

Положив локти на стол, я опустила голову. Хозяин кафе все еще что-то напевал, подметая пол.

Чуть помедлив, он посмотрел в мою сторону.

– Пейте чай, а то остынет.

Я слабо улыбнулась в ответ, и он тепло взглянул на меня.

– И пишите, – добавил он. – Если тот, кто прочтет письмо, любит вас, он все поймет.

Хотелось бы, чтобы он оказался прав. Должно быть, вид у меня был совсем неважный, так как он отставил метлу и подошел ко мне, похлопав по плечу.

– Поверьте, у меня много бывает таких, как вы. Пишите дальше.

Тронутая его добротой, я подумала о том, как тяжело ему видеть убитых горем людей, что заходят к нему в кафе. Как часто он встречает на пороге таких, как я, и каждый раз пытается их утешить, поит их крепким сладким чаем и поет им песни?

– Спасибо, – ответила я. – Я продолжу.

Он был прав. Я не могла найти нужных слов, и может, все это было бессмысленно, но я должна была постараться все объяснить Банти, сказать ей всю правду. Из-за меня погиб Билл, не было смысла это отрицать. Быть может, она никогда не простит меня, но пусть хотя бы знает, как мне сейчас больно.

Сделав большой глоток все еще теплого чая, я вновь взялась за ручку.

«А я подвела вас обоих» – перечитала я последнюю строчку и продолжила писать.

Я прошу у тебя прощения за все. Я очень хотела помириться с Биллом в «Кафе де Пари». Думала, что успею. Не успела и теперь буду вечно жить с этим.

Не могу даже представить, как тебе сейчас плохо, и понимаю, что ты меня не простишь. Я бы все отдала, чтобы поменяться с Биллом местами, но уже слишком поздно. Пожалуйста, Банти, поверь хотя бы этому.

Что же, пора заканчивать. Поправляйся как можно скорее, пожалуйста. Мы все тебя очень-очень сильно любим, и нам тебя не хватает.

Пожалуйста, помни, что ты всегда будешь моей самой лучшей подругой и, если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь, я буду рядом.

Пожалуйста, прости меня.

Я тебя очень сильно люблю.

Всегда твоя,

Я посидела немного, не зная, о чем еще можно ей сказать, но это мог быть мой последний шанс.

Это было невыносимо. Надо было написать еще хоть что-то.

P. S. Буду продолжать писать письма, вдруг ты захочешь их прочесть. Я помечу каждый конверт, чтобы медсестры знали, что письма от меня, если захочешь – они будут их выбрасывать.

Я все равно буду ей писать.

Я не сдамся.

Сложив лист бумаги, я аккуратно вложила его обратно в блокнот, чтобы не помять. Отправлю письмо сразу, как доберусь домой.

Банти потеряла Уильяма и ненавидела меня всей душой, но я все равно ее не брошу.

Даже если я ей больше не нужна, она все равно останется моей самой лучшей подругой.

Я оказалась права. Вечером зашла миссис Тэвисток – передать, что Банти чувствует себя Превосходно и встанет на ноги уже Совсем Скоро (в это верилось с трудом), и для ее же блага мне не следует ее навещать, врачи и сестры о ней позаботятся.

Не знаю, что именно было известно миссис Тэвисток, но я сразу согласилась, что это будет Великолепно и, Если Так Нужно, я оставлю ее на попечение добрых докторов и умниц-медсестер. Звучало все это так, будто я смотрела шоу в Вест-Энде.

Однако я спросила, могу ли я писать ей письма, скрестив пальцы, – не знаю, что было бы со мной, получи я отказ – на что миссис Тэвисток, на долю секунды засомневавшись, ответила: «Ну конечно». Я была просто счастлива.

Также она настояла на том, чтобы я осталась в нашей квартире наверху, за что я была бесконечно ей благодарна. Хотя вокруг все будет напоминать мне о Банти и Уильяме, а значит, я буду каждую минуту терзаться угрызениями совести, я вполне это заслужила. Кроме того, пожив там еще какое-то время, пусть и недолго, я продолжу быть частью жизни моей подруги. Также это должно было означать, что Банти ничего не сказала бабушке о том, что я виновна в смерти Билла.

Но в квартиру я должна была вернуться лишь с тем условием, что ненадолго уеду из Лондона в деревню, чему я вовсе не обрадовалась. В отдыхе я не нуждалась – я ничуть не пострадала и теперь чувствовала себя распоследней симулянткой, но было ясно, что миссис Тэвисток состояла в сговоре с моими родителями и никакие возражения не принимались. Либо так, либо миссис Тэвисток закрывает дом. Она всегда была добра ко мне, но сейчас я знала, что лучше ей уступить. Во вторник утром мы с мамой сели на поезд из Ватерлоо. Лил дождь, мама завела разговор о дефиците с пожилой дамой, а я прислонилась к окну вагона второго класса и закрыла глаза. Мама, должно быть, думала, что я очень устала, а я думала о том, что с каждой минутой я все дальше от своей подруги и шансов все исправить у меня все меньше.

Возвращение домой выглядело совсем иначе, нежели когда мы с Банти и Джеком играли в снежки, все засыпали меня вопросами о моей новой работе и ругательски ругали бросившего меня Эдмунда. Теперь же в доме царила тишина. Литл-Уитфилд – лишь небольшая деревенька, и все здесь знали Уильяма, Банти и то, как мы были близки. Вместо дверного звонка слышен был тихий стук соболезнующих друзей, и даже папины пациенты молча следовали в его смотровой кабинет без обычных разговоров о детской кори и стариковском люмбаго.

Я проводила дни в своей старой комнате, уставясь на обои с цветочками и спускаясь вниз только на обед, к которому не притрагивалась, или побродить в саду, где за живой изгородью меня никто не видел. Ночами, в темной спальне, я смотрела в окно на небо, желая, чтобы там появился истребитель и со мной (только со мной) случилось что-нибудь ужасное.

Я ненавидела себя так сильно, что уже могла претендовать на золотую медаль.

Продолжая твердить себе, что жизнь продолжается, я никак не могла собраться с силами. Все, на что меня хватало – писать письма Банти. Я сдержала обещание, и писала ей каждый день – кратко, с грустью и надеждой, не зная даже, прочтет она их или нет.

Дома было легко. Делать было совершенно нечего, кроме как носить маску веселья, говоря родителям, что мне намного лучше. Мама пыталась заинтересовать меня пошивом одеял для нужд фронта, собирательством яиц или визитами к соседям, что завели новую собаку. Она желала мне только добра, но добра из этого не вышло. Я не была калекой, и у меня было слишком много времени, чтобы поразмыслить над тем, что произошло.

Прошла неделя с того дня, как меня отправили домой. Я сидела на сырых старых качелях в саду и смотрела, как юные нарциссы пробивают себе путь сквозь траву. Вспомнила наше первое свидание с Эдмундом. Нам было по семнадцать, он принес охапку цветов и вручил мне ее в ужасном смущении. Я покачала головой: беззаботной и глупой виделась мне теперь прошлая жизнь, в которой его интрижка с медсестрой стала для меня настоящей трагедией. Сейчас все это казалось таким жалким и нелепым.