Карл Кнаусгорд - Любовь

Линда поймала мой взгляд поверх снующих над ней рук и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ. Темноволосая, строгая акушерка объяснила мне, как читать показания монитора, особенно надо следить за сердцем плода; если сердечный ритм начнет резко расти или падать, надо вызвать их, нажав на кнопку. Если он вдруг упадет до нуля, пусть я не пугаюсь, скорее всего, отошел контакт. Мы будем здесь одни? — хотелось мне спросить, но я не стал спрашивать ни об этом, ни о том, как долго все это будет продолжаться, вот это вот все. Вместо вопросов я кивнул. Она будет периодически приходить и смотреть, как у нас дела, сказала она, и все ушли. Почти сразу схватки участились. И, судя по поведению Линды, стали гораздо сильнее. Она кричала и иначе двигалась, как будто что-то искала. Она несколько раз нервно меняла позу, кричала, и я понял, что она ищет выход из боли. В этом было что-то звериное.

Схватка прошла, Линда легла.

— Карл Уве, мне кажется, я не смогу, — сказала она.

— Еще как сможешь, — ответил я. — Это не опасно. Очень больно, но не опасно.

— Мне ужасно больно! Чудовищно!

— Я знаю.

— Можешь меня помассировать?

— Конечно.

Она выпрямилась и оперлась о край приподнятой кровати.

— Здесь? — спросил я.

— Чуть ниже, — сказала она.

Волна на экране пошла вверх.

— Схватка идет, — сказал я.

— О нет!

Волна росла как прилив. Линда закричала «Ниже!», повернулась, застонала, снова повернулась, со всей силы сжала край кровати. Когда кривая пошла вниз, и волна боли откатила, я увидел, что пульс плода резко скакнул вверх.

Линда расслабилась.

— Массаж помогает? — спросил я.

— Нет, — выдохнула она.

Я решил вызвать акушерок, если после следующей схватки кривая пульса плода не опустится.

— Я не выдержу, — сказала она.

— Выдержишь, ты отлично справляешься, — сказал я.

— Погладь мне лоб.

Я положил руки ей на лоб.

— Начинается, — сказал я.

Она выпрямилась, вскрикнула, застонала, закричала, снова расслабилась. Я нажал на кнопку, и красная табличка загорелась над нашей дверью.

— Пульс был очень частый, — сказал я, когда акушерка подошла ко мне.

— Хм, — хмыкнула она. — Попробуем прикрутить капельницу. Может быть, слишком много капаем?

Она подошла к Линде.

— Как у нас дела? — спросила она.

— Чудовищно больно, — сказала Линда. — Долго еще?

Она кивнула:

— Да.

— Мне нужно что-нибудь, я не выдержу. Так невозможно. Веселящий газ, например?

— Маску пока рано, — сказала акушерка. — Она быстро перестает помогать. Лучше оставить ее на потом.

— Но это невозможно, — сказала Линда. — Маска нужна сейчас. Иначе невозможно.

— Еще немножко подождем, хорошо? — сказала акушерка.

Линда кивнула, акушерка ушла.

Следующий час прошел в том же режиме. Линда искала способ приноровиться к боли, но безуспешно, она как будто пыталась уклониться, а боль все долбила и вколачивалась в нее. Смотреть на это было ужасно. Я не мог ничего, кроме как вытирать ей пот и держать руку на лбу, да изредка массировал ей спину, скорее для проформы. В темноте за окном — я не заметил, как она наступила, — пошел снег. Времени было четыре часа, роды они начали стимулировать полтора часа назад. Это еще не срок, понимал я, Кари Анна рожала Ильву часов двадцать, что ли.

В дверь постучали, и пришла другая акушерка — та, холодная темноволосая.

— Как у вас дела? — спросила она.

Скрюченная Линда шевельнулась ей навстречу.

— Я хочу газ! — крикнула она.

Акушерка задумалась. Потом кивнула, ушла, вернулась со штативом с двумя бутылками и поставила его у кровати. Повозившись несколько минут, она все настроила и дала Линде в руку маску.

— Я бы хотел что-нибудь сделать, — сказал я. — Помассировать или еще что-то. Можете мне показать, что самое эффективное?

Началась схватка, Линда надела маску и стала жадно вдыхать газ, извиваясь всем тазом. Акушерка положила мои руки ей на крестец.

— Вот здесь, мне кажется, — сказала она.

— Хорошо, — кивнул я.

Я помазал руки маслом, акушерка прикрыла за собой дверь, я положил ладони одну на другую и надавил нижней на крестец.

— Да! — закричала она, и голос из-под маски звучал глухо. — Здесь! Да-да!

Когда схватка прошла, она повернулась ко мне.

— Газ — это фантастика, — сказала она.

— Отлично, — сказал я.

На следующей схватке с Линдой что-то случилось. Она больше не уворачивалась от боли, не искала снова и снова выхода из нее, так что сердце разрывалось смотреть на это, а как будто приняла боль, вошла в нее, встретилась с ней лицом к лицу, сначала с интересом, потом с все большей и большей силой, как зверь, снова подумалось мне, но не легко, испуганно и нервно, нет: когда боль начиналась, Линда вставала, упиралась обеими руками в бортик кровати и двигала тазом вперед-назад, подвывая в маску, одно и то же на каждой схватке, снова, снова, снова. Пауза, маску в руку, положить тело на матрас. Потом новая схватка — я видел ее на мониторе первым и начинал массировать со всей силой, Линда вставала, раскачивалась вперед-назад, кричала, пока волна не откатывала и Линда не выдыхала. Наладить с ней контакт больше не удавалось, она целиком ушла в себя, ничего вокруг не замечала, только две вещи интересовали ее: встретить боль и перевести дух, встретить и перевести дух. Пришла акушерка и разговаривала со мной так, как будто Линды рядом нет, и отчасти это было справедливо, она словно далеко отстранилась от нас. Но все же не полностью, внезапно она могла крикнуть, невыносимо громко, «ВОДЫ!» или «САЛФЕТКУ!», а когда я подавал ей нужное, то — «СПАСИБО!».

Какой же странный день! Темнота за окном лежала плотная, нашпигованная снежной крупой. Палату наполняло сипение Линды, дышавшей газом в маске, тяжелый вой на пике схватки, пиканье мониторов. Я не думал о ребенке, почти не думал о Линде, я был полностью сконцентрирован на массировании, легком, когда она отлеживалась, и все более сильном, по мере роста электронной волны — сигнала к тому, что Линда сейчас встанет, и мне надо жать изо всех сил, пока схватка не кончится, в то же время не спуская глаз с монитора сердечного ритма. Цифры и графы, масло и крестец, сопение и крик — больше ничего. Секунда за секундой, минута за минутой, час за часом — ничего больше. Мной владело мгновение, мне казалось, что время не идет, но оно шло, каждое событие сверх названных разрывало их круг. Пришла сестра, спросила, как у нас дела, а времени вдруг оказалось пять двадцать. Зашла другая сестра, спросила, не хочу ли я поесть, а времени стало шесть тридцать пять.

— Поесть? — переспросил я, как будто первый раз о таком услышал.

— Да, на выбор есть простая лазанья и вегетарианская, — сказала медсестра.

— Ой, как хорошо, — сказал я. — Обычную, пожалуйста.