Евгений Гришковец - Узелки

Призвали меня из родного сибирского города, максимально удалённого от всех морей и океанов. Моряков на его улицах можно было увидеть крайне редко. Если я встречал моряков в родном городе до своей службы, то пару раз, не больше. Моряк в Сибири выглядел диковинно и романтично. От него веяло таинственным знанием и опытом экзотической службы и неведомыми далями.

Прекрасно помню, что после первого, самого изнурительного года службы, когда единственными потребностями были есть и спать, пришло острое желание вернуться домой и красиво пройтись по знакомым улицам родного города в морской форме, собирая любопытные, но главное – восхищённые взгляды.

Все без исключения мои сослуживцы мечтали об этом. Сочувствие вызывали те ребята, которым предстояло вернуться в приморские города, в которых морская форма на улицах всем была привычна, как в городах, далёких от морей, голуби и воробьи.

Последний, третий год службы превращался в сплошную подготовку к возвращению домой. Ребята жертвовали сном и всем свободным временем на ушивание формы, на изготовление фотоальбомов, на плетение аксельбантов и других украшений. Они экономили на всём и накапливали свои скудные матросские деньги, чтобы купить у гражданских моряков, которые ходили за границу, самые дорогие сигареты и хотя бы пару бутылок экзотического рома или виски, чтобы шикануть в своём родном посёлке или городке чем-то невиданным и ненюханным земляками, не бывшими в море и дальних краях.

Сколько стараний, умений, выдумки, времени и денег уходило на то, чтобы всего три-четыре дня, максимум неделю, покрасоваться, вернувшись домой, и чтобы все, все, все смотрели и восхищались! Как это было необходимо парням, которые несли на самом деле трудную, изнурительную, сводящую с ума монотонностью службу. Только мечта о восторженных взглядах поддерживала во многих способность стойко пережить ужасные бытовые условия, полное отсутствие личного пространства, плохую, однообразную пищу, тяжёлую работу и вахты, усталость от тех, с кем приходилось ютиться в тесном кубрике, произвол и часто неоправданную жестокость командиров, полное отсутствие женского общения… Я даже не говорю о морской болезни и других особенных тяготах корабельной жизни.

Помню, как ночными вахтами, мучительно борясь со сном, я обдумывал свой маршрут первого после возвращения домой выхода в родной город. Я прошёл им мысленно сотни раз, выбирая самые людные улицы и места. Представлял себе, как войду в форме в университет, обязательно во время большой перемены, когда все коридоры полны суетливыми студентами и вечно спешащими преподавателями. А я же мечтал пройти медленно, с серьёзным, непроницаемым лицом и ни на кого не глядящими глазами, чтобы все, все, все расступались и смотрели на меня удивлённо, почтительно и восхищённо…

Ещё я очень хотел при всех встретить какого-нибудь приятеля, который не служил или служил всего два года в пехоте, где-нибудь в болотистых, ничем не примечательных местах или вообще при штабе, и увидеть в его глазах неоспоримое признание моего превосходства.

Я же помнил тогда и помню сейчас тот день, когда научился ездить на велосипеде на двух колёсах. Я катался по прямой от мамы к папе по тротуару под окнами дома, в котором мы тогда жили. Из распахнутого окна выглядывали бабушка и дедушка… Я не мог на них посмотреть, но я слышал их восхищённые возгласы. И я ни капельки не сомневался в том, что все, все, все прохожие, пассажиры проезжавших мимо автобусов и водители автомобилей смотрят на меня и удивляются моей ловкости и умению.

Я помню и помнил, с каким нетерпением ждал новогоднего праздника, для которого родители мне сделали замечательный костюм Кота в сапогах: бархатный плащ, шляпу из бархатной бумаги и цветным пером, ботфорты из старых сапог и невероятной красоты шпагу в ножнах. А ещё мама откуда-то принесла усы, которые приклеивались прямо на кожу очень пахучим клеем.

На тот праздник я хотел непременно идти в шляпе и плаще. Но не позволял мороз. Однако я настоял на том, чтобы усы мне приклеили ещё дома. По дороге на праздник я заглядывал в глаза всем встречным прохожим и поворачивал лицо так, чтобы они могли увидеть мои усы и удивиться.

Самого праздника я не помню. Там было много детей в разных костюмах, но зато помню, как мама доставала из сумки детали моего и как я превращался в Кота в сапогах. Помню своё отражение в зеркале, когда образ был готов. Помню, что не сомневался, глядя на себя, что все будут потрясены… Есть фотография меня в том костюме. Теперь уже непонятно, чему я так радовался, всё выглядит весьма скромно, даже усы. Но лицо мальчика на снимке абсолютно счастливое.

С неловкостью вспоминаю, как мой приятель, с которым я мог общаться только летом, когда приезжал на юг к бабушке, пригласил меня на свадьбу своей старшей сестры. Мне тогда было двенадцать лет.

Свадьба гуляла на широкую ногу. Был выстроен большой навес, почти шатёр, под которым поставили столы. Играли музыканты, еды было полно. Нарядные люди пили, шумели и танцевали. Все окрестные мальчишки с завистью шныряли, пытаясь на свадьбу пробраться, что-то съесть и поглазеть на невесту. Со всей округи приходили люди и стояли на улице, восхищаясь размахом события.

А я, одетый в белую рубашечку и наглаженные брюки, был среди гостей чуть ли не единственным подростком. Мне в качестве опознавательного знака и пропуска выдали маленький розовый букетик, который следовало приколоть к рубашке. Он означал для гостей и для мужиков, осуществлявших охрану, что я свой, что я приглашённый со стороны невесты. С какой гордостью и важностью я выходил из-за стола на улицу и стоял среди пьяных мужиков, которые выбредали со свадьбы покурить, и посматривал по сторонам, выпячивая грудь с приколотым к рубашке букетиком. Я ловил завистливые взгляды мальчишек и взрослых, которые не были приглашены на свадьбу и видели, что я-то приглашён, что я полноправный гость, что я не чужой на том празднике жизни.

Мечтая о возвращении со службы домой, я фантазировал себе приятные эпизоды. Например, я рисовал в воображении, как где-то на вокзале или в аэропорту по пути в родной город подходит ко мне мужчина или парень постарше меня, явно заинтересованный моей формой и надписью на ленточке бескозырки.

– Здорово, братишка! – говорит он. – В отпуск или совсем?

– Здорово! – отвечаю я. – Всё… Сошёл на берег, возвращаюсь.

– А где служил? На какой коробке?

– Советская Гавань, порт Ванино, знаешь?..

– Слыхал…

– Вот там… 93-я бригада БЭМ. Большие эскадренные миноносцы, – сказал бы я небрежно.

Или представлял я себе, как возьму такси от вокзала до дома.

– Откуда, служивый? – спросит таксист.