Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все

– Дядя Карл, будьте благоразумны. Разве можно так, да еще после болезни? У вас пульс стучит, как молот.

Дыхание фон Рендта стало спокойнее. Злобно поглядев на Иоганна, он хрипло проговорил:

– Убирайся из моего дома! Я не желаю тебя больше видеть.

– Как вам угодно, дядя Карл. Но сначала я помогу вам лечь в кровать.

Иоганн хотел было взять его под руку, но фон Рендт с такой силой оттолкнул его, что Иоганн отлетел к стене.

– Не прикасайся ко мне своими грязными руками! Я как-нибудь сам доберусь до постели. Лучше жить одному, чем с таким ублюдком, как ты.

Сделав усилие, он встал на ноги и, шатаясь как пьяный, направился к двери. Иоганн шел за ним следом, опасаясь, как бы он не упал. А фон Рендт медленно брел по холлу, придерживаясь за стенку, и потом захлопнул перед Иоганном дверь своей спальни.

На следующее утро миссис Шмидт подала на завтрак Иоганну яичницу с грудинкой и осталась стоять рядом с ним, сложив руки на большом животе.

– Сегодня ваш дядя плохо себя чувствует, – сказала она укоризненно.

– Жаль. Надеюсь, это не лихорадка?

– Нет. Лихорадка сразу не возвращается. По-моему, он расстроился после вашей вчерашней ссоры.

– Я с ним не ссорился.

– О, я же слышала, как вы с ним спорили! Вы должны знать, что он всегда расстраивается, когда с ним спорят.

– А я, думаете, не расстраиваюсь? Почему важно только то, что касается его?

– Как можно сравнивать! Он уже не молодой человек. Он был военным. Он привык, что его слушаются. Он очень расстроен.

– Не беспокойтесь. Сегодня я уезжаю.

– Он говорит, что хочет вас видеть. Смотрите не рассердите его еще раз.

Кончив завтракать, Иоганн постучал в дверь дядиной спальни.

Фон Рендт сидел, опираясь на подушки, его лицо было бледным и осунувшимся. Иоганн подошел к постели, и фон Рендт посмотрел на него из-под опухших век.

– Садись, племянник, – слабо проговорил он.

Иоганн придвинул пуфик от туалетного столика и неловко сел на него.

– Пододвинься поближе, – прошептал фон Рендт, положив руку на его колено. – Хочу тебе сказать, что я очень сожалею о вчерашнем… Нет, нет, – остановил он Иоганна, когда тот попытался заговорить. – Не надо извинений. Ты добрый, мужественный юноша, и мне нравится, что ты так смело говорил со своим глупым старым дядей.

Иоганн заерзал, и фон Рендт убрал руку. Он поднес платок к слезящимся глазам, вытер их и сказал прерывающимся голосом:

– Видишь, я совсем раскис.

Иоганн испытывал отвращение, смешанное с жалостью.

– Прости меня, мой дорогой мальчик, – продолжал фон Рендт, сжав руку Иоганна холодной, потной рукой. – Пожалуйста, не уезжай. На меня что-то вчера нашло. – Он сокрушенно покачал головой. – Боюсь, мне давно уже не по себе.

Иоганн попытался что-то сказать.

– Нет, нет, не говори. Мне стыдно за себя. Но пойми, твой дядя старый, больной человек, и ему нелегко выслушивать о своей родине вещи, которые ранят его в самое сердце. Мне очень жаль, что я так резко говорил с тобой. Пожалуйста, прости меня. Не уезжай. Кроме тебя, у меня нет никого на свете, ты частица родины и моей семьи. Обещай мне!

Иоганн неохотно пообещал.

У Карла был небольшой рецидив, который доктор Мелдрем не мог объяснить, так как из своего любимого справочника он узнал, что «когда приступ кончается, больной выздоравливает сразу же».

Температура упала, но поднялось давление. Карл никогда, даже в самые тяжелые дни, не чувствовал себя таким обессиленным. Волосы и борода свалялись, на висках показалась седина.

– Одна из необъяснимых реакций организма, – сказал доктор Мелдрем. – Вероятно, дело в таблетках. От этих новейших лекарств можно ждать всяких сюрпризов, как от необъезженной лошади. Хорошо хоть, что к нему вернулся аппетит. Давайте ему все, что он захочет. Подкормите его как следует.

И Элис принялась его подкармливать. Она приносила блюда собственного приготовления, блюда, приготовленные Марией, подношения чуть ли не от всех дам Уголка. Карл был растроган. Ей льстило, что он по-прежнему оставался на ее попечении: он отказывался принимать посетителей, отказывался отвечать на телефонные звонки.

Элис отправилась на ежемесячную встречу выпускниц школы Св. Этельбурги с новым ощущением своей значимости. Она сообщала о самых разнообразных симптомах парагвайской лихорадки слушательницам, которые всегда проявляли неутолимый интерес к своим и чужим болезням. Ее хвалили за общественный пыл и за доброту. Все нашли, что эти заботы и хлопоты пошли ей на пользу – она помолодела на десять лет.

Элис не осталась слушать рассказы об очередном путешествии и рано вернулась домой в машине Гвен Рейнбоу – ей ведь больше не надо было думать о том, чтобы похудеть. Не тратя времени на переодевание, она побежала через сад Холлоуэев, потом обогнала миссис Шмидт, которая возвращалась домой с бельем из прачечной.

– Nein! Nein! [32]– умоляюще воскликнула миссис Шмидт и что-то быстро забормотала ей вслед, но Элис уже поднималась по лестнице, не обращая на старуху никакого внимания. Миссис Шмидт ее раздражала, потому что теперь, когда Карлу стало лучше, она пыталась вновь забрать все в свои руки.

Элис на цыпочках прошла через холл, думая о том, как обрадуется Карл оттого, что она вернулась раньше, чем он ее ждал, и тихо приоткрыла дверь, чтобы не разбудить его. Кровать была пуста, и в зеркале туалетного столика она увидела их – Карла и какую-то женщину. Карл сидел в кресле, откинув голову, и смеялся, а женщина расчесывала ему бороду, улыбалась и что-то говорила низким, грудным голосом. Та самая женщина, которая столько раз звонила Карлу! Элис сразу узнала ее голос. Она бы везде узнала его. Та самая огненно-рыжая женщина, которая была у него вскоре после его приезда. Глубокий вырез ее платья бесстыдно открывал ложбинку между грудями.

Каждая деталь врезалась в сознание Элис. Карл снова обрел свою моложавость. Его глаза блестят. Рука женщины лежит на его плече, а сама она склонилась над ним, подставляя свою полуобнаженную грудь его губам, которые снова были красными и яркими. Подлая тварь!

Женщина повернулась, чтобы положить гребенку на столик, и взгляд Карла последовал за ее рукой.

И тут улыбка исчезла с его лица, сменившись не то испуганным, не то виноватым выражением.

– Элис! – воскликнул он с преувеличенной радостью. – Как хорошо, дорогая Элис, что вы пришли пораньше.

Он поднялся с кресла, протягивая ей одну руку, а другой запахивая халат.

– Чудесно! Я рассказал Луизе, моей хорошей знакомой, как вы были ко мне добры, и она задержалась, надеясь дождаться вас. Знакомьтесь: миссис Энгельгарт, о которой я вам говорил.

«Нет, не говорил!» – подумала Элис. Ее душили гнев и обида, и она была не в силах произнести ни слова. Она позволила женщине пожать ей руку белой холеной рукой. Эти длинные наманикюренные розовые ногти недолго оставались бы такими, если бы их обладательнице пришлось десять раз на дню умывать больного, готовить ему еду, выносить судно.