София Синицкая - Сияние «жеможаха» [litres]

Поздним вечером комиссия как следует выпила и распорядилась расстрелять Савиных. Тут же пошли их будить, вывели всех взрослых к реке. В церкви горело окошечко – в алтаре возился Фомушка, подметал, поправлял срачицу и ковчежец с мощами, чистил напрестольный крест. Всё это было так странно, так неожиданно, что никто из Савиных не успел испугаться. Серёжа и Алёша сквозь сон услышали выстрелы. Они спали у ненавистной Джоновны – комиссия перевернула детскую вверх дном, а у англичанки брать было нечего, в её спартанской комнате царил порядок. Няня сидела одетая, она понимала, что происходит. Когда пришли за Серёжей и Алёшей, англичанка Савиных оказала сопротивление революции – бросилась, как встревоженная птица, к мальчикам, закрыла их грудью и в волнении зашамкала своим ртом с горячей картошкой. Стрелки применили оружие, красноармеец Дырдин ткнул штыком ей в бок. Сказали детям, что надо одеться, стали подталкивать к выходу.

– Позвольте! Да позвольте же! – мальчики хотели застегнуться на все пуговицы и надеть фуражки. Серёжа и Алеша не знали, что родные застрелены, они думали, что убили только Джоновну, и впервые в жизни чувствовали к ней жалость и любовь.

На улице рядом с детьми нарисовался учитель столярного дела Кондратий – в бушлате, с кистью рябины на шапке. Он был пьян. Эбенист объяснил ученикам, что они есть мелкая буржуазная ячейка в деревне и их как угнетателей надо пустить в расход.

– Хорошо, учитель, застрелите меня, если я вас угнетаю, – сказал Серёжа. – Но причём здесь мой младший брат?

Дырдин и Медведев встали в ружьё и ждали команды, матом и смешками подбадривали друг друга – им было сложно стрелять в эту цель. Алёша внимательно смотрел на расстрельщиков своими большими глазами. У него были очень длинные ресницы, родственники в шутку клали на них спички – сколько удержится?

В темноте раздался шорох – кто-то прятался в кустах. Шатаясь, учитель пошёл на странные звуки и вдруг упал. Стрелки решили, что он заснул пьяный. Дырдин отправился поднимать Кондратия. Раздался хруст, он тоже свалился. Мелькнула, кажется, дамская фигура. Стрелок Медведев стоял неподвижно, поражённый случившимся, и не знал, что предпринять. Снова мелькнуло длинноволосое привидение в платье, кто-то таинственный метался около людей. Алёша вспомнил нянину сказку про домового – он ведь где-то здесь живёт, в сухой траве. Мальчик на всякий случай предупредительно свистнул по-гельветски: «На помощь, беда!» (так папа пересвистывался с немкой и с ними, детьми). Но ему никто не ответил. Поднялся ветер. Медведев вглядывался в шелестящую тьму, а за его спиной крался брауни Фомушка с напрестольным крестом, с которого капала кровь. Размахнувшись, Фомушка тюкнул стрелка по затылку, тот рухнул. Иеродьякон подхватил мальчиков и на многие годы исчез вместе с ними с берегов Полы в поднимающемся белом, как борода отца Пахомия, речном тумане.

Ранним утром шёл дождь. Похмельная комиссия в недоумении качалась над трупами дорогих товарищей. Привели стекольщика. Старый джинн кинулся к сыну, запричитал, запачкал руки в крови, которая натекла из проломленного затылка. Побежал смотреть на Савиных – они так и лежали в траве у реки. Замер над Натальей Алексеевной, которая «впивала и носом и глазами» сентябрьскую влагу, и вдруг завёл гнусаво: «Где же купчик? Где? Где купчик?»

– Иваныч, сбежали купчики. Найдутся. Отомстим за нашего сокола грязным остаткам издыхающей тирании.

– Маленького купчика в расход. Был ведь маленький купчик! – канючил старик.

Комиссия во главе с Акулькой революционным шагом пошла в дом. По винтовой лестнице поднялись к Алиеноре. Она сидела на кровати, под боком у неё кряхтел внук купца Савина. Немка крестилась и мысленно делала аларм всем святым и ангелам: «Нerr Jesus Christus erbarme dich meiner и помилуй малинка Колинка!»

Акулька без стука, но с бьющимся сердцем вошёл к Алиеноре. Её умоляющий взгляд помутил его партийное сознание. Он сказал похмельной комиссии, что кряхтит вовсе не купчик, а его собственный, Акулькин, сын. А купчика отец Пахомий в купели утопил.

– Дура! Дура! – старый джинн хотел образумить племянника, он требовал отмщения и выдачи купчика. «Дядя, пойдём, я тебе что-то скажу», – шепнул стекольщику Акулька. Он отвёл дядю в сад и под яблоней пустил ему пулю в лоб. Поднялся к Алиеноре. Ему хотелось сделать красивый жест, например, поцеловать ей руку, но он робел, стеснялся. Поклонился в сторону младенца: «Павлу Евграфовичу Котову наше почтение!»

В бывшей усадьбе Савиных топились печи, в окна стучал ветер, треснувшие рамы заледенели, замазка, четверть века назад вмазанная несчастным племянником стекольщика, раскрошилась, её съели мыши.

Раненые поправлялись, тихо ходили, размачивали в горячей воде сухари. Еда в доме для престарелых почти закончилась, подступал голод. Платон Букашкин пробил полынью и каждый день рыбачил. Клёва не было, приходилось долго ждать. Стоял мороз, деревянная нога чувствовала себя прекрасно, а вот живая коченела. Десять плотвиц насыщали раненых и санитарок, напёрсток горечавки в ведре кипятка возвращал бодрость духа.

Неожиданно пришло подкрепление, провиант. Утром к усадьбе подошёл красноармейский Жеребчик, он буксировал полевую кухню. На котле, держась за трубу, сидел тринадцатилетний Емельян Ложкин. Ложкин был поваром-бойцом истребительного отряда. Несколько дней назад отряд был истреблён гитлеровскими захватчиками. Ложкин выжил, потому что был в лесу, в сторонке: собирался варить пшено с говядиной и луком, распряг уже было Жеребчика. Враг с трёх сторон окружил отряд. Началась стрельба. Жеребчика напугали железные кони вермахта, он рванул с кухней на болото, Емельян побежал за ним.

Какое-то время Ложкин отсиживался на болоте, спал, свернувшись калачиком на тёплом котле, потом с Жеребчиком потрюхал искать своих и вышел к усадьбе Савиных. Он сказал, что немцы могут быть недалеко. Санитарки нервничали, Алиенора их успокаивала: «Не бойтесь, девочки мои родные. Я почти что немка. Я объяснюсь с солдатами Гитлера. Они никого не тронут».

Букашкин учил девушек тонкостям обращения с Захаром Ивановичем, с утра до вечера ездили вокруг усадьбы. Емельян рыбачил, ему сказочно везло, каждый день вылавливал щуку. Жеребчик подружился с Миражом и Сивкой, они бродили по саду Савиных и глодали яблоневую кору.

Алиенора у себя на чердаке готовилась к встрече с немцами, придумывала торжественную миротворческую речь. Мысленно перечитывала письма сестры Анны, последнее было получено почти четверть века назад. Тогда родились два мальчика – Паша Котов в новгородской и Вальтер Хаузен в Тироле, приёмный сын и внучатый племянник Алиеноры.