Ремус Лука - Избранное

— Дело в том, — начала Мариука, решив, что больше мешкать ни к чему, — дело в том, что завтра мы, все утемисты, собираемся в клубе…

Все трое молча улыбались, ожидая, что она скажет дальше. По их лицам, освещенным мягким трепещущим светом пламени, было видно, что они ничего не имеют против собрания и все они счастливы, что их поставили в известность о таком важном событии, и рады были бы услышать еще что-нибудь в этом же роде.

— Хотим налаживать работу в клубе, — добавила Ана.

— Замечательное дело. Честное слово!

— Приберем все, вычистим, потом организуем чтение, а позднее хор и танцы. Так же, как в Кэрпинише…

— Тогда позовите и меня, я вам на флуере сыграю.

— Конечно, и тебя позовем. Если хочешь, приходи хоть завтра. Приходи вместе с сыновьями.

— А им-то чего там делать? Даже на флуере играть не умеют! Неотесанные совсем. Честное слово!

— Ну, уж вы и скажете. Будут и они учиться там вместе со всеми нами, для этого ведь и клуб.

Ромулус Пашка задумчиво и даже немного растроганно усмехнулся при мысли, что и его дети могут чему-нибудь научиться. Сыновья сидели прямо на земляном полу, подобрав под себя ноги и время от времени довольно переглядываясь. Пашка смотрел на них и улыбался.

— А я разве что говорю? Пусть идут, коли хотят. Пусть. Только не думаю, чтобы польза от них была. Неотесанные они, ха-ха-ха. Неотесанные. Честное слово!

Немного задетые, засмеялись и парни. «Конечно, придем, — казалось, говорил их смех, — придем!»

— Значит, придете? — спросила Мариука.

— Угу! — ответили они.

— Ну, мы пошли. Доброй ночи!

— Дай вам бог! Будьте здоровы.

На улице стало светлее. Над холмом Фраджилор вот-вот должна была взойти луна. Деревня затихала. Женщины шли молча, прислушиваясь к своим шагам, далеко отдававшимся в ночной тишине. Уже больше трех часов бродили они по деревушке, собирая утемистов. В сердце Аны незаметно укрепилась решимость, о которой она и не подозревала, когда изливала свою горечь и обиду Мариуке, — решимость продолжать этот начатый путь до конца: стучаться в двери, созывая людей. Мариука болтала на ухо Ане всякий вздор вперемежку с серьезными вещами и одна смеялась своим шуткам. Но мало-помалу и она перестала тараторить и в раздумье умолкла. Обе они надеялись, что утемисты придут на следующий день, не все, наверное, но большинство придет.

Они остановились у калитки Аны и при свете восходящей луны посмотрели друг другу в глаза. Обе были недовольны и расстроены. Ана взяла Мариуку за руку и с трудом проговорила:

— Зайдем… Зайдем на минуточку в дом. Петря, видно, еще не пришел…

— Хорошо.

Ана зажгла лампу, развела огонь в печке, налила в горшок воды, положила ложку масла, достала несколько яиц. Делала она все будто в лихорадке, будто в работе надеялась найти успокоение. Сдвинув горшок на край плиты и всыпав в него кукурузную муку, она подошла к столу, за которым сидела Мариука, и опустилась против нее. Поймав на себе заботливый взгляд Мариуки, Ана через силу улыбнулась.

— Ну, что ты скажешь, Мариука?

— Что уж говорить? Завтра посмотрим…

— Посмотрим, посмотрим… И завтра, и послезавтра… Я все думаю, — продолжала Ана, — зачем это нам понадобилось: ходят две дуры, собирают парней и девушек, встречают хмурые взгляды Томуцы, смеются, когда им совсем не до смеха, только потому, что смеется Пашка, радуются неведомо из-за чего только потому, что Яков Кукует самодовольно покашливает и говорит: «А мне нравится, что будет клуб, я тоже приду туда танцевать с моей женой и со всеми моими пятью дочерьми, хо-хо-хо, только было бы с кем им танцевать», и выслушивают грубости Сэлкудяну, который чуть было не выпроводил их из дома, потому что торопится к Истине на посиделки…

Ана встала и подошла к печке. Мамалыга закипела, от нее валил густой пар. Она вылила яйца в тарелку и начала взбивать их. По ее застывшему лицу легко было догадаться, что думает она вовсе не о мамалыге. Мариука хотела бы ободрить ее, но не нашлась, что сказать. Увидев, что Ана взяла горшок с мамалыгой и, чтобы не запачкать копотью пол, поставила его на заранее приготовленную доску, она бросилась ей помогать.

Пока женщины замешивали мамалыгу, они и словом не обмолвились. Ана закутала готовую мамалыгу в белое полотенце, сунула под подушку, чтобы она не остыла, и вернулась к столу. Еще некоторое время обе женщины молчали, собираясь с мыслями, потом, будто без всякой связи с тем, что говорилось раньше, Ана сказала со вздохом:

— Много еще несчастных людей…

Мариука насторожилась. О чем это она?

— Есть еще такие… — продолжала Ана монотонным тихим голосом, растягивая слова. — Не понимаю я их. Они как будто держатся за свою бедность.

Маленькое смуглое личико, то и дело меняющийся взгляд, который так и впивался в глаза Аны, локти, поставленные на стол, и подбородок, подпертый кулаками, — все это делало Мариуку похожей на девочку, слушающую сказку, которую она наизусть знает и все же слушает с самым напряженным вниманием.

— Вот в Кэрпинише… И там есть бедные люди, но, уж не знаю почему, ходят они чище, едят лучше, и в доме всего у них больше и во дворе, и умнее они… Теперь или весной там коллективное хозяйство организуют… Тогда еще лучше дело пойдет…

Наступило тяжкое молчание.

Потом заговорила Мариука:

— Ну, да… в Кэрпинише… там люди другие…

— Да… другие…

— У нас бедность, как бы тебе сказать, словно репьи на овцах. И сейчас ее много, а было еще больше. Такой бедности, что была по этим оврагам, не знаю, видывали ли где-нибудь еще на свете. Земля здесь тощая, да и та вся была Нэдлага. У нас, пока не было кооператива, никто и ботинок не обувал, сапоги только в доме у Крецу да у Нэдлага были. Из других сел люди носили в город то курицу, то яичко, то мерку фасоли, выручали за них копейку и мало-помалу одевались… А отсюда куда пойдешь? До шоссе далеко, до железной дороги далеко, до города далеко. Брецк в сорока километрах. У нас тяжелее, чем в других местах… Но никак не скажешь, что люди остались такими же, как десять лет назад. И мы стряхиваем с себя бедность, словно собака блох. Но все разом избавиться от нее не можем. Есть еще бедняки…

— А в Кэрпинише теперь решили совсем покончить с бедностью. Организуют коллективное хозяйство, — сказала Ана.

— И мы организуем.

— Ого, до тех пор много воды утечет…

— Ана, дорогая, так быстро ты испугалась?

— Не испугалась… Три часа я ломаю голову и не понимаю. Клуб… Люди темные и бедные. Чем им поможет клуб? Какая от него польза?

Мариука подскочила. Слова Аны задели ее за живое.

— Как какая польза? Хор, пьесы, танцы, библиотека… Проснутся люди…

— А от того, что проснутся, бедность исчезнет? — Ана смущенно рассмеялась. — Видишь, сами не знаем, что и как, а думаем их учить.