Ремус Лука - Избранное

Наступил уже вечер, когда Петря устроил наконец всех коров. Он вышел со скотного двора, торопясь домой. У ворот госхоза он разглядел в темноте стройную фигурку Аны. «Ишь ты, ждет», — и неожиданно почувствовал себя счастливым, чего давно с ним не случалось. Он остановился, посмотрел ей в глаза, взял за руку и сказал:

— Я все сделал.

И только тут вспомнил, что она ничего еще не знает и что нужно ей все рассказать, но, так же как и утром, не знал, с чего начать.

— Хорошо, что мы встретились. Я была в кооперативе, купила тебе рубашку. Подойдем к свету, посмотришь, понравится ли.

— Понравится!

Ему захотелось обнять ее и поцеловать прямо здесь, в воротах. «Вот как она обо мне заботится», — думал он.

Молча зашагали они рядом. Петря был от природы молчун, на душе у него было легко, он чувствовал себя счастливым, радуясь, что Ана купила ему рубашку и что со своей работой он хорошо справился. Несколько месяцев спустя он с недоумением вспоминал об этом: как случилось, что красивая пестрая рубашка так заняла его мысли и опять он не рассказал Ане, что его назначили скотником? Не купи она этой рубашки, может, не было бы у него стольких огорчений.

Константин Крецу забыл свою безрукавку у Истины, у которой остался ночевать в воскресенье, и после полудня пришел за ней.

Не считаясь с тем, что его могут увидеть, он постучался в сени и, не дождавшись ответа, вошел, словно к себе домой. Когда он открыл дверь в комнату с окнами в сад — другую, с окнами на дорогу, снимала учительница, — в нос ему ударил пряный аромат базилика, и он почувствовал, что пьянеет от волнующих воспоминаний. Истины не было дома, нигде не видно было и безрукавки.

Константину не хотелось рыться в чужих сундуках и ждать тоже было как-то неловко. В нерешительности стоял он посреди комнаты.

В это время дверь открылась. На пороге стояла учительница Серафима и хитро улыбалась, будто говоря: ага, попался! Константину хотелось обругать ее, но он не посмел и только глупо ухмыльнулся, смущенно почесывая в затылке.

— А-а! Это ты! А Истины нет? — спросила она.

— Нет… э-э-э…

— Гм! И долго ты ее ждешь? — Серафима знала, что парень только что вошел, потому что слышала, как хлопнула дверь, но хотела намекнуть, что ей все известно. Обычно Константин не обращая внимания ни на какие намеки и ломился всегда напролом. Он не оробел бы и перед этой барышней, но она улыбалась, будто хотела унизить его, а кому это понравится?

Из замешательства его вывела сама Серафима:

— Может, хочешь подождать ее?..

— Подожду… придется подождать… Нужно…

— Ну, конечно, подожди.

На лице ее опять появилась оскорбительная улыбка, скрывающая в изгибе губ легкое пренебрежение. Словно молния, у парня мелькнула мысль: «Она знает про Истину…» — и странное чувство заставило его вздрогнуть. Это был не стыд и не радость, но ему захотелось выпятить грудь и гордо заявить: «Правильно, мы с Истиной… правильно…» Маленькая, розовая, с круглыми щечками женщина, стоявшая перед ним, продолжала улыбаться. Константину было всего двадцать лет, и он не умел вести себя с женщинами. Считая себя достаточно красивым и умным, он обращался с ними грубо. Во всех его словах и жестах сквозило впитанное с молоком матери убеждение, что ему, хозяину многих югаров земли и прекрасного скота, все дозволено! После того как ему несколько раз удалось вызвать настоящую страсть со слезами и ревностью, он совсем загордился, считая, что «женщин не нужно упрашивать». А теперь оробел, сам не понимая отчего. И оттого, что робость была ему неведома, вдруг подумал: подойти бы к Серафиме да и повалить ее на подушки. Но ее снисходительная улыбка заговорщицы сбила его с толку, и на душе у него стало тяжело и смутно.

Может быть, женщина уловила в его глазах отблеск этого дикого желания, потому что улыбка ее погасла и на лице мелькнул страх. В этот миг она подумала: «А что, если б он подошел и схватил меня? — И с удивлением ответила себе: — Ничего. Ничего особенного».

Ей даже показался привлекательным этот крестьянин, высокий, широкоплечий, с талией, перетянутой кожаным расшитым поясом, видневшимся из-под распахнутого зипуна. Ей нравились его зеленые быстрые глаза. И не так глаза, как их пронзительный взгляд, обнаруживающий волю и жестокость. На миг, на один миг она вообразила, что ее пухлые губки приблизились к твердым губам парня. Но эта хмельная вспышка дерзкого воображения была краткой, краткой до боли. Она тут же вспомнила, что красивый мужчина, стоящий перед ней, всего-навсего «мужик неотесанный», и ее всю передернуло.

— Что ж ты не сядешь? Если хочешь ее дождаться, садись! — глухо проговорила она.

Константин понял. «Барышня! Не нашего поля ягода». И уселся на диванчик против окна. Обостренным чутьем поняла и женщина, что парень бьет отбой, и села на стульчик возле печки, аккуратно подобрав юбку. Спокойное, безразличное лицо Серафимы, гладкий ясный лоб ничем не выдавали ее лихорадочных, запутанных мыслей. Она привычно улыбалась одними губами и заговорила, не зная еще, удастся ли ей осуществить свой замысел:

— А что там с клубом?

Константин удивился неожиданному вопросу.

— Да говорят…

— Будь уверен, если они вобьют себе что-то в голову, — сделают.

Константин осторожно выжидал, чего же хочет эта женщина, и насторожился, словно охотник в засаде.

— Твоя правда. Сделают…

Серафима слегка нахмурила тонкие, едва заметные бровки. Она думала, он будет возражать ей или хотя бы выразит сомнение. «Может, он дурак, — тогда к черту, лучше оставить его в покое…» Однако по натуре она не была склонна легко отказываться от своих намерений. И, прекрасно понимая, что не должна проявлять злобу, пустила в ход ловкую женскую игру.

— Ана Нуку сделает. Умная девушка! — сказала она.

— Будто уж…

Равнодушный и немного насмешливый голос парня успокоил Серафиму. «Не очень-то он ценит женский ум, а может, и всякий ум. Глуп. Темен как ночь», — подумала она, радуясь, что сможет поводить его за нос.

— Театр организуют, хор.

— На здоровье.

— И танцы. Народные танцы будут танцевать.

— Правда?

— Да, да.

Серафима напряженно следила, как по лицу парня расплывалась улыбка. Она поняла, что нащупала слабое место. Константин смущенно пробормотал:

— Тогда и мы сможем кое-что показать по этой части…

— По какой?

— Насчет танцев.

— Танцев?

— Угу.

— Не поверю!!!

Удар был точный. Парень метнул в ее сторону недоуменный злой взгляд. Значит, ей нужно быть предусмотрительнее, не раскрывать своих дум.

— А я верю, — упрямо проговорил он.

— Напрасно. Кулаков не будут пускать в клуб.

Парень начал выходить из себя.

— К чертовой бабушке! — выпалил он. — Кулаков пускать не будут, а танцевать я буду. Ион Хурдубец сказал мне, что и я буду танцевать. А он главный по танцам и мой друг.