Ремус Лука - Избранное

— Ну, что ты мне скажешь?

— Важное дело. Тебя касается.

— Говори.

— Нехорошо, если кто узнает, что я у тебя был…

— Никто не узнает.

Боблетек говорил уверенно, в его суровом, хриплом голосе звучали повелительные нотки. Это был голос человека, который знает: каждое его слово имеет вес и слушают его все с благоговением. Это был голос, которому невольно подчинялся и Викентие, даже тогда, когда думал, что поступает наперекор.

Викентие медлил, поглядывая на Мурэшана.

— Моего кума Мурэшана можешь не бояться.

«Ага! Они кумовья!» — подумал Викентие и сказал:

— Тоадер хочет исключить вас из хозяйства. Говорит, что вы кулаки и враги. Решили они это на ячейке и в протокол записали, что вы всякие козни строили.

— Да, Тоадер любит нас, как соль в глазу. Только не выйдет по его хотению. Чего мы там натворили, он говорит?

— Говорит, что заставили меня приписать больше трудодней моей бригаде!

— Это я тебя заставил приписывать трудодни?

— Вот именно…

Женщины испуганно переглянулись между собой. Наступило молчание. Катул, младший сын Боблетека, наполнил стаканы. Руки его дрожали, он пролил вино на скатерть, но никто этого не заметил. Подняли стаканы, молча выпили. Катул снова налил, опять все выпили.

— Подкинь дров, — приказал Ион Боблетек, взглянув на сына, и тот поспешил сунуть в пузатую печку три полена.

— Вот оно что, — проговорил Боблетек, — хочет меня из хозяйства выгнать? Удивляюсь, как это они три года меня терпели.

Однако удивляться он не удивлялся. До сих пор его защищал Мурэшан, и Боблетек думал, что он будет защищать его и впредь, потому что они кумовья. Но полчаса назад Мурэшан без всяких околичностей заявил, что он ни под каким видом не станет его больше выгораживать. Боблетек пришел в ярость, ругал его последними словами, а потом принялся умолять. Теперь он вновь говорил спокойно, думая, что Викентие держит его сторону и будет ему полезнее этого трусливого Иуды — Мурэшана.

— Что теперь будем делать? Что мы можем? — спросил Боблетек, вовсе не надеясь получить ответ.

Послышался змеиный шепот Мурэшана:

— Если коммунисты возьмут верх на общем собрании, тогда хоть о стенку головой бейся…

— А что им стоит? — заговорил Катул.

— Помолчи ты, щенок, — оборвал его Боблетек, нахмурившись. — Мы еще посмотрим, возьмут они верх или нет.

— А я согласен с твоим сыном, — вмешался Мурэшан. — Коммунисты могут победить. Среди них Тоадер Поп, Филон Герман, Ион Пэнчушу, они все одержимые и вовсе не дураки.

— Нет, не дураки, — с сожалением согласился Боблетек, чувствуя, как вновь поднимается в нем злоба на Мурэшана.

— И люди их слушают. Это видно хотя бы по тому, что председателем Ирину выбрали. — Мурэшан с дерзкой насмешкой взглянул на Викентие. — Ирина будет держать сторону коммунистов, хотя Пэтру и доводится ей родней. А люди и Ирину тоже слушаются. Хитрая баба подыграла им, они ею довольны.

Викентие не понимал, куда клонит Иосиф Мурэшан. Его бесила легкость, с какой говорил этот злой и насмешливый человек. Будто вопрос об исключении его и не касается. А тогда зачем Мурэшан вообще суется, если ему бояться нечего? Викентие интересовали только Боблетек и Пэтру, члены его бригады: Боблетек в ней был с самого начала, а Пэтру уже год. Что до остальных — Флоари с сыном, ленивых сыновей Боблетека, его дочерей, чихал он на них и с удовольствием упек бы их куда подальше, если бы это помогло спасти двух членов его бригады. Однако речь-то шла обо всех сразу, о необходимости всем им объединиться против коммунистов, и поэтому Викентие и выжидал. Продавать собственную шкуру ради снохи Обрежэ ему вовсе не улыбалось. Они кулаки, пусть они и расплачиваются. Викентие понял, что тут ведутся какие-то свои счеты, о которых он и знать не знает, что люди эти связаны между собой давними отношениями, и пожалел, что поспешил высказаться.

— Значит, говоришь, нужно подождать? — услышал Викентие голос Боблетека.

— Не говорю, что подождать, а подумать…

— Как это подумать?

— А так! — И Мурэшан лукаво рассмеялся, радуясь, что никто его не понимает. — Я уже с одним говорил, — добавил он, — еще вчера вечером. И он удивился, что вы боитесь.

— Кто это сказал, что мы боимся? Откуда он знает? — закричал Боблетек, выходя из себя.

— Может, и не знает, просто так сказал…

— Свояк, ты меня не дразни, а то я тебе голову оторву.

— Коли оторвешь, тебе что, легче будет?

— Черт ты этакий! — Боблетек снова овладел собой, делая вид, что ему нечего бояться. От Мурэшана, если он не захочет сказать, ничего не добьешься, и Викентие сидит хмурый и молчаливый. Надежда на него, что окрылила Боблетека, заколебалась, будто лист на воде.

Снова все выпили, но и хмель не брал. Через некоторое время Эней, старший сын Боблетека, с детства привыкший считать себя умнее всех, сказал:

— Ну и велико дело, если нас исключат? Мне это хозяйство никогда не нравилось!

— Конечно, там ведь нужно работать, — засмеялся Мурэшан. — А тебе бы только с твоей Аникуцей миловаться.

Остальные тоже невесело рассмеялись, а Эней зло поглядел на Мурэшана, мысленно обругав его. Тот, казалось, понял это и добавил:

— В протоколе так и записано: «А сыновья, дочери и невестки Боблетека, ленивые и нерадивые, сознательно срывали работу». Вам понятно, что значит сознательно? — И он опять скрипуче засмеялся.

— Ничего не значит, — попытался защитить своих братьев слезливый Катул.

— Да не ругайтесь вы, люди добрые, — стал упрашивать старший Боблетек. — Лучше подумаем, что нам делать? — В голосе его звучали безнадежность и страх.

— Лучше подумаем, что вы будете делать, когда вас выгонят, — отозвался Мурэшан, даже не пытаясь скрыть удовольствия, что видит их всех перетрусившими.

— Дорогой кум, теперь не время для шуток.

Викентие только диву давался, как изменился Боблетек, странно ему было слышать этот умоляющий голос. «А что будет, если мне не удастся спасти Боблетека и Пэтру? — спрашивал он себя. — Это будет значить, что влияние мое стоит не больше свиного пузыря, который сушить повесили. Нет, — твердил он, — Я не допущу, чтобы мою бригаду развалили». Однако, пока он молчал и слушал, он понял, что дело обстоит не так просто, как ему показалось поначалу.

— Если будете дожидаться общего собрания, можете уже сейчас посыпать головы пеплом. Лучше потолкуйте с вашими родственниками. Глядишь, смилостивятся и простят, что вы эксплуатировали их, сжалятся и защитят вас… — серьезно сказал Мурэшан.

— Господи! Да ты, кум, говоришь прямо как коммунист… Как это мы эксплуатировали? Кого это?

— Брось-ка ты рядиться в овечью шкуру. Сколько мог, столько из них и выжимал. А теперь поклонись им. Свали всю вину на Септимиу, земля-то ему принадлежала. Скажи, что он и тебя эксплуатировал. Как это говорится: хоть брат и родной, да плати за постой. Да что там, не мне тебя учить, как людей дурачить.