Ремус Лука - Избранное

— Нехорошо ты шутишь, кум…

Мурэшан не давал Боблетеку опомниться. Взглянув исподтишка на Викентие, он продолжал:

— Думаю, что и бригада встанет на твою защиту…

— Я тоже так думаю, — пробормотал Викентие Пынтя, но в голове его в этот миг зародилась спасительная мысль, правда еще неясная и неопределенная. Ее вызвало глупое восклицание Энея: «Ну и велико дело, если нас исключат!..» Чтобы обдумать все хорошенько, Викентие распрощался и быстро вышел на улицу, оставив перепуганных хозяев. Вслед за ним вышел и Мурэшан, окликнув Викентие, чтобы тот его подождал.

Иоаким Пэтру тяжко раздумывал над словами Мурэшана, потом избил Юлиану в кровь и, натянув тулуп и шапку, направился через сад, чтобы никто не увидел, к дому Викентие. Он сам не понимал, что он делает, толкал его темный инстинкт преследуемого животного.

Викентие не оказалось дома.

Иоаким Пэтру решил дожидаться, хотя и не знал, сумеет ли Викентие что-нибудь для него сделать. Он ведь может пожать плечами и сказать: «Это твое дело». Если бы попал в беду Викентие и пришел к Иоакиму, то Иоаким так бы и поступил. Дальше этого мысли Пэтру не шли, думать он не привык и просто ждал, что же произойдет. Он был напуган и ясно уразуметь, что произошло, не мог. Мурэшан, ухмыльнувшись, сказал ему: «Дорогой мой, ты погорел». Однако Иоаким почувствовал, что и Мурэшан перепуган насмерть и усмехается, чтобы это скрыть.

Иоаким Пэтру поджидал Викентие в хорошо натопленной комнате, на диванчике, обитом серым плюшем. Ощущая, как мягко прогибаются под ним пружины, он улыбался: «Хороша штуковина, только дорогая. Швыряется деньгами Викентие».

Ему очень хотелось курить, но табаку не было. Покупать он его никогда не покупал, а всегда одалживал или воровал на коллективном поле и сушил на чердаке. Он принялся шарить по ящикам стола, в шкафу, в тумбочке, но ничего не нашел. Иоаким вспомнил, что Викентие не курит: «Вот жлоб, за мебель отвалил кучу денег, а пачку табаку купить не может».

И он снова вытянулся на диванчике, разозлившись, что не нашел табаку. Ему было лет сорок. Невысокого росточка, с маленькой головой, морщинистым личиком, он все чего-то подкарауливал, выискивал, выслеживал, а чего, и сам толком не ведал. Односельчане его недолюбливали. «Был он ростом повыше, да от злости усох», — говорили про него. А когда тесть его, Иосиф Молдован, оставивший ему по завещанию мельницу, умер при весьма темных обстоятельствах, люди стали сторониться Иоакима, так как прошел слух, что последние месяцы он кормил старика одним хлебом, вымоченным в водке.

Викентие пришел поздно, уже за полночь. Увидев спящего Иоакима, грубо встряхнул его, обругав за то, что тот испачкал диван мокрыми ботинками.

— Тебе что, спать негде?

— Почему? Есть. Вот задремал только, тебя дожидаясь, — сказал Пэтру, пересаживаясь на стул.

— А чего дожидался? — Викентие говорил отрывисто, видно было, что он злится и ему не до разговоров.

— Да вот услыхал, что хотят меня из хозяйства выгнать.

— Ну и что?

— Пришел к тебе. Может, ты поможешь.

— А я что, бог? — выкрикнул Викентие, перепугав Иоакима, который тихонько сполз на кончик стула, потом встал.

— Не, не бог! — криво усмехнулся он. — Ты — Викентие и теперь можешь даже больше бога сделать.

— Черта с два могу. Не лезь ко мне!

Пэтру потихоньку попятился к двери, вертя головой и сверля Викентие маленькими злыми глазками.

— Как бы ты потом не пожалел, Викентие.

— А если и пожалею, что с того?

— Когда молния в дом ударит, крыша первая загорается.

Викентие почувствовал в голосе Пэтру угрозу. Он подошел к нему, оглядел с ног до головы, задержавшись на тонкой морщинистой шее, торчащей из ворота тулупа.

— Сдурел, — произнес он хриплым басом.

И тут Иоаким почувствовал, что бояться нечего. Он повернулся и снова уселся на стул. Расстегнув тулуп, стал машинально шарить по карманам.

— Табачку у тебя нету? — миролюбиво спросил он.

— Нету! — рассеянно отозвался Викентие.

— Жалко. Курить страсть как хочется.

— Сказал — нету!

— Понял я…

И вдруг, словно это только что пришло ему в голову, прошептал:

— Викентие, ты должен защитить меня, если не хочешь, чтобы вслед за мной и тебя выгнали.

— Я же тебе сказал, что ты сдурел, — пробурчал тот устало, думая о своем.

— Может, я и дурак, да с голосом.

— Тогда запевай, если с голосом.

— Запою, только боюсь, тебе не понравится.

Викентие схватил его за плечи и яростно встряхнул:

— Ну, чего тебе надо?

— Пойди в вашу партийную организацию и скажи, чтобы меня вычеркнули из кулаков, — отчетливо сказал Пэтру.

— Приказываешь?

— Прошу.

— Не пойду. Ради тебя в петлю не полезу.

— А я говорю — сходи.

— Иди к черту!

— Договоримся, потом уйду.

— О чем нам договариваться?..

Викентие уже не было никакого дела, выгонят или не выгонят Пэтру из коллективного хозяйства. Он ломал голову совсем над другим, и ему нужно было одно — чтобы его оставили в покое. Но Пэтру, чуя опасность, впился в Викентие, как клещ.

— Викентие, меня-то исключат, это я знаю. Но и тебе не поздоровится, когда я скажу о фосфатах, — послышался его мышиный писк.

— О каких фосфатах? — недоуменно спросил Викентие, потому что не сразу вспомнил, о чем идет речь.

— А когда Корнел привез их все на твой участок, и ты ему отвалил сто леев, и Аугустину Колчериу достался шиш. Помнишь? Ты тогда собрал три тонны кукурузы, а Колчериу только одну с хвостиком. Вспомнил? Ты кукурузы по три тонны собирал, а Колчериу по одной с хвостиком.

Викентие встал. Высокий, толстый, он угрожающе подошел к худосочному Пэтру и, выкатив глаза, тихо проговорил:

— Я тебя задушу.

Пэтру только рассмеялся. Викентие понял — теперь придется защищать еще и Корнела Обрежэ.

Он улегся на серый плюшевый диванчик. Пружины жалобно застонали, когда он вытянулся во весь рост. Викентие нахмурился и закрыл глаза. Лежал он довольно долго, а Иоаким Пэтру радостно ухмылялся. Вдруг Викентие поднялся и спросил:

— С чем вошел в хозяйство Герасим Молдован?

— Чего? — недоуменно переспросил Пэтру.

— Спрашиваю, чего принес в хозяйство Герасим?

— А черт его знает, землю, волов, лошадь…

— Так, а Виктор Ман?

— Ну и он тоже землю, волов и лошадь.

— А Аурел Молдован?

— Чего это тебе взбрело учет проводить?

— Гм! Учет! Я подсчитал, что у нас шесть пар волов, восемь лошадей, пятнадцать коров, около трехсот овец и половина всей земли. Ты, Пэтру, подавай заявление, что выходишь из хозяйства. Если не знаешь, как написать, я тебе помогу.

— Ты, Викентие, надо мной не смейся, а то разозлюсь, тогда пожалеешь.

— Делай, как тебе говорю.

— Зачем?

— Чтобы с голоду не сдохнуть, дурень. А теперь иди к чертовой матери и дай мне поспать.