Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб

Пришел ли ты к выводу, глядя, как твоя жена танцует с молодым инженером, что начался для тебя период маеты?

И вспомнил ли в ту минуту запечатлевшуюся в твоей памяти пляску самого последнего бедняка из приходской богадельни, пляску на раскисшем поле? И, сознавая, что начинается период твоей маеты, не ввел ли, по воле фантазии, в этот великолепный, с навощенным: паркетом танцевальный зал босого, перепачканного в черноземе и отплевывающегося черноземом нищего и не приказал ли этому потерявшему разум существу пуститься в пляс среди расфранченной публики? Не представил ли ты себе, подхлестывая фантазию алкоголем, что этот огромный старик выплясывает здесь, разбрызгивая вокруг себя грязь, и все от него убегают, и посреди опустевшего зала раздается лишь топот его босых ступней? Не поменялся ли ты впервые на этом вечере с ним мысленно местами и не померещилось ли тебе, что этот последний бедняк, этот безумец — твой двойник?

После этого вечера имя молодого инженера все чаще повторялось в твоем доме, и ты, пожалуй, уже хорошо усвоил, что вступил в период маеты; ты счел, что следует побыстрее добиться поста главного директора, ибо это положит конец твоей маете.

Началось единоборство — кто первым: ты ли завоюешь пост главного директора или молодой инженер — твою жену Веславу?

Если ты раньше займешь пост директора, то, может, ему уже не добраться до твоей жены?

Так ли ты намеревался оградить себя от маеты?

Очевидно, так, раз предпринял генеральный штурм, чтобы занять кресло главного директора.

Это был упорный штурм, требовавший титанического труда, большой точности и того, что, мягко выражаясь, называют ловкостью.

Стремясь спасти свою любовь и свое счастье, оказавшееся под угрозой, ты, притаившийся, всегда готовый к прыжку в директорское кресло, ждал, пока главный директор отступится; а когда тебе показалось, что это ожидание затягивается, ты начал мутить воду и повел дело так, что приблизил час падения главного директора.

В шахте вышла из строя дорогостоящая и очень важная для производства машина, и ты хотел туда поехать, чтобы лично ее осмотреть и немедленно отремонтировать; но главный директор сказал, что поломка незначительная и с ней наверняка справится местный инженер.

Ты охотно согласился, зная, что местный инженер плохо знает машину и ничего не сможет с ней сделать; а если возьмется за ремонт, то немного погодя ее стальной корпус может лопнуть, что, в свою очередь, может сорвать выполнение плана добычи. Ты надеялся приблизить таким образом час падения главного директора; стремился к этому и цеплялся за эту надежду, ибо уже в слишком большой опасности была твоя любовь, уже дала трещину стена, которой ты ее ограждал; затрещало по всем швам сооружение, воздвигнутое тобой, опоздавшим и в любви, опоздавшим из-за первого брака, заключенного скорее по велению неодушевленных предметов, растений и животных, нежели по велению сердца.

Ты был прав, предполагая, что твой начальник поскользнется, если ты не поедешь на проверку оборудования, ибо через некоторое время стальной корпус машины лопнул, и в комбинате начался переполох, а ты принялся ловко этот переполох использовать, чтобы прыгнуть в кресло главного директора.

Времени было в обрез, а гонка продолжалась.

Ты ли, инженер Михал Топорный, первым займешь директорское кресло или этот молодой инженер быстрее достигнет своей цели?

В то время, когда твоя жена Веслава уходила все дальше и дальше, тебя потянуло к твоим сыновьям — Станиславу и Юреку. Старший, Сташек, уже изучавший в университете историю и социологию, переехал в студенческое общежитие. Младший ходит в начальную школу. Их часто можно встретить в твоем доме или на прогулке в парке. Сташек так до сих пор и не собрался смастерить новую тележку для Юрека. Вероятно, побаивался Веславы, которая не выносит, когда в квартире мусорят, и не любила ту игрушку. Но Юрек часто вспоминает свою тележку и дает понять, что ему хочется, чтобы Сташек снова сделал такую же; а порой он подходит к тебе и говорит, что ему очень хотелось бы увидеть твою родную деревню.

Когда Юрек обращается к тебе с этой просьбой, как ты ему отвечаешь? Говоришь ли, что свозишь его туда, как только представится удобный случай?

Радуют ли тебя эти просьбы младшего сына и доставляет ли тебе удовольствие его желание увидеть твою унылую долину?

И легче ли становится этот удручающий бег наперегонки с молодым инженером от сознания, что Юрек льнет к тебе и просит показать деревню и твою родную долину, полюбившуюся ему, хоть и знакомую лишь по рассказам Сташека?

Ты, пожалуй, не торопился показать своему младшему сыну эту унылую долину между широкой рекой и обрывом каменоломни; но однажды ты посадил его в свою машину и отвез на холм, откуда открывался вид на долину, подернутую редкой синеватой мглой, слева виднелась пробивающаяся сквозь эту мглу, медленно текущая река, а справа, если немного поднять глаза, — верхняя часть обрыва каменоломни, окрашенная в какие-то блеклые тона.

Еще до того как земля поглотила туман и перестала куриться, твой младший сын засыпал тебя вопросами, ибо ему не терпелось узнать, какая она, эта долина; а ты отвечал ему, что он сам увидит, когда мгла полностью рассеется.

И вы ждали, пока земля и река поглотят туман, и он впитается в землю и воду, и мертвенная бледность долины сменится зеленью, ржавчиной и желтизной. Так вы ждали до той минуты, когда среди деревьев показались серые и красные крыши деревни и серые полосы новых, ровных дорог; до той минуты, когда река засверкала на солнце и уже можно было различить дома, деревья и поля.

Тогда больше всего было задано этих трудных и жестоких вопросов, ибо он указывал на места твоей молодости и, обращая к тебе полный доверия взгляд ребенка — вернее, уже не ребенка, а подростка, — требовал правды об этих местах, а ты ведь не мог открыть ему ту правду, которая таилась где-то в глубинах памяти и до которой докопался этот мальчик, задавая свои вопросы.

Ни тогда, на холме, ни когда-либо позже твой младший сын не дождался от тебя правды об этих местах; но спустя годы и он узнал правду — хоть и не столь полновесную, какой она могла быть в твоей исповеди, — от Сташека, который воссоздал ее отчасти по памяти, отчасти по рассказам матери и сверстников и отчасти по книгам; иными словами, эта правда о местах твоей молодости, заложенная в Сташеке, еще подождет его.

Тогда, на холме, Юрек не получил — ибо не мог получить — исчерпывающих ответов на свои вопросы; когда мальчик полюбопытствовал, что там, внизу, где большие деревья образуют квадрат, — ты ответил четко и послушно, что это кладбище, на котором погребены дед, бабка и тетки; но какова была жизнь этой бабки, деда и теток, ты уже не мог рассказать подробно, как и о неприязни одержимого деда к теткам, то есть отца к дочерям, о чем поведала тебе мать, бабка Юрека; и о том, как дед таскал маленькие гробы на кладбище, и о твоем рождении, и о том, как сдирал пеленки с твоих младенческих ног этот одержимый мужик — твой отец.