Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб

Но это была еще незначительная трещина, только едва заметное начало твоего упадка; ибо ты по-прежнему стремительно взбирался вверх и в твоей жизни, по существу, ничего не изменилось. В свободные дни ты ездил с Веславой в собственном автомобиле и потому хорошо изучил окрестности. Иногда вы совершали далекие прогулки, и несколько раз тебе случалось проезжать по новому шоссе недалеко от обрыва каменоломни, который одновременно служит границей твоей унылой долины; ты, как обычно, ехал по этому шоссе на большой скорости, и твоя родимая долина быстро оставалась позади.

Эта поначалу поверхностная, чуть заметная трещина на твоем счастье под напором подспудных мыслей время от времени обозначалась, а наиболее явственно проступила в ту минуту, когда Веслава, выведенная из себя неумолчным скрипом и тарахтеньем разболтанной тележки, этой игрушки, которая вечно ломалась и с грохотом чинилась Сташеком, велела выбросить ее на помойку; причем сказала прислуге, чтобы та не выносила тележку по лестнице, а непременно вечером, когда все уснут, выкинула бы из окна кухни в бетонированный резервуар для отбросов.

Прислуга пыталась этому воспротивиться, говоря, что Юрек будет плакать; но Веслава рассудила так: поплачет да забудет, особенно если вместо этой безобразной игрушки ему купят новую, красивую.

И свершилось то, что повелела Веслава, и как-то поздним вечером раздался громкий стук разбившейся о бетон игрушечной тележки. Это произошло в темноте, и никто не увидел, как она разбилась, ударившись о бетон; но можно было себе представить, что тележка разбилась вдребезги, поскольку упала с большой высоты.

Юрек на мгновение проснулся и протер глаза, но снова уснул, а ты, Михал, занятый чтением книги, необходимой для твоего роста и преуспеяния, оторвался на миг от чтения и поднял голову; но стук не повторился, и ты снова углубился в книгу по экономике.

Возможно, какой-то прохожий на улице или в парке приостановился, услыхав треск, но, вероятно, мгновение спустя, поскольку этот странный хруст ломающегося дерева не повторился, пошел дальше.

Итак, в мгновенье ока выбросили из твоего дома и разбили о бетон эту последнюю частицу деревни; и быстро уходила в прошлое та секунда, когда летела в воздухе и разбилась о бетон скрипучая, белеющая во тьме, словно призрак, игрушка деревенской детворы; и это была секунда, когда умирающий город мещан пытался из последних сил расправиться с рожденным в хате, где утрамбованная глина служила полом, и со всей этой унылой долиной между широкой рекой и обрывом каменоломни и издевался над всеми обездоленными.

Поутру никто не увидал разбитой тележки, ибо на рассвете, когда все еще спали, автомобиль, собирающий мусор, увез изломанные дощечки, из которых была сделана игрушка Юрека. А Юрек, этот одиннадцатилетний или уже двенадцатилетний мальчик, искал тележку по всей квартире, во всех уголках и расспрашивал о ней тоненьким, дрожащим голоском.

И вполне возможно, что этот впечатлительный мальчик, не найдя в то утро свою любимую старую игрушку, стал все чаще о ней думать и все больше скучать, да так и пошел дальше по жизни с этой неотвязной и словно болезненной тоской по мелкой, пустяковой и жалкой, а все же любимой вещице.

Заметил ли ты эту тоску в глазах своего младшего сына, появившуюся в тот день, когда он не нашел своей деревянной тележки? Заметил ли ты ее и понял ли?

Быть может, она воскресила в тебе надежду, благо сын полюбил частицу того мира, из которого ты вышел.

Это было только начало твоих терзаний, и в твоем жилище еще не появился молодой инженер с широким — как было сказано — гуманитарным и эстетическим кругозором, который умел плавно говорить и которому все давалось легко. Его имя, по всей вероятности, произносилось в твоем доме еще до того, как была разбита тележка, эта игрушка крестьянской детворы, и ее уничтожение должно было иметь какую-то связь с этим фактом. Можно сказать, что скрипучая игрушка оказалась первой жертвой возникающего влечения Веславы к молодому инженеру с гуманитарными интересами, твоему подчиненному из горнодобывающего комбината; и одновременно эта старая, жалкая и безобразная игрушка стала жертвой зарождающегося отвращения Веславы к тебе и к миру твоей молодости.

Безусловно, немало мыслей и слов предваряло визит этого непринужденно изъясняющегося франта с непринужденной походкой, сына умирающего города мещан, бледнолицего, в случае необходимости умело напускающего на себя задумчивость; у него были белые холеные руки и рот, который он с неповторимым изяществом открывал и закрывал, и ноги, которые никогда не заплетались.

Впервые Веслава видела его в театре, и там ты представил его ей в антракте, и там он подкупил ее изысканностью манер и знанием театральной жизни. Он без умолку и, как отметила позже Веслава, увлекательно и интересно говорил о пьесе, которую вы смотрели, и с того вечера имя его произносилось Веславой по любому удобному случаю; а чаще всего — когда ей требовалось твоим несколько скучноватым увлечениям техникой и экономикой, а также твоему недостаточному знакомству с правилами поведения в обществе противопоставить широкие эстетические интересы и светский лоск молодого инженера, с которым она познакомилась в театре и который уже во время этой первой встречи не преминул прихвастнуть, что к чтению пристрастился с детства, имея доступ к библиотеке отца, занимавшегося гуманитарными науками, в основном французской литературой.

Так начались твои терзания, которые все нарастали — от тревоги к тоске, от тоски к отчаянию, от отчаяния к надежде, от надежды к смерти.

Отдаешь ли ты, инженер Михал Топорный, себе отчет в том, что для тебя начался период терзаний? И знаешь ли, что ту вашу встречу в театре надлежит включить в этот период, который, собственно, является уже заключительным периодом твоей жизни?

Пожалуй, ты этого еще не знаешь и не отдаешь себе в этом отчета, и тебе, вероятно, почти ничего не подсказали ни встреча в театре, ни стук разбивающейся о бетон тележки, ни отсутствие этой игрушки деревенской детворы в твоем доме. Быть может, только вечер отдыха в клубе техников дал тебе возможность понять, что ты уже вступил в период терзаний.

Ты не танцевал на том вечере, только слушал музыку и смотрел, как танцуют другие. Время от времени ты наведывался в буфет, выпивал рюмку водки и снова возвращался в танцевальный зал, чтобы слушать оркестр и рассматривать танцующих.

Твоя жена Веслава танцевала с молодым инженером, знатоком искусства и литературы, этим гораздо более опытным, чем ты, танцором. Ты видел: они танцуют хорошо, лучше всех в зале, стараются изо всех сил; этот виртуозный танец был воплощением способностей и амбиций умирающего города мещан.