Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб

Вот что это была за любовь! Для такой любви разлука — праздник, а не печаль; их любовь домогалась разлуки, стремилась к разлуке с любимым, к его изгнанию.

В тишине позвякивали металлические части телеги и упряжи, отец заканчивал приготовления к отъезду. А старики твердили: «Ступай, садись, телега готова, садись скорей, дорога-то дальняя».

Вот ты повернулся спиной к шестерке и зашагал к телеге, а они остались позади. Ты подошел к телеге, в которую была впряжена низкорослая вороная кобылка, вскарабкался на телегу по спицам, — мал еще был, — и уселся на охапку сена слева от отца, чтобы не мешать ему погонять кобылу кнутом, зажатым в правой руке.

Телега двинулась, заскрипела, затарахтела, и в этом скрипе и тарахтенье тебе послышался голос деревни, крик, пугающий тебя и прогоняющий в город. Огромную любовь деревни услышал ты в этом крике и наказ услышал: «Беги в город, малый, но помни о нас, води нас в города — рожденных и еще не рожденных».

Автобус мчал быстро, и я не заметил, как он въехал в город. На этот раз на перекрестках он не задерживался. Я вышел в начале узкой улочки в старом городе. И пошел обычной дорогой при тусклом свете закованных в железо ламп. Дорога эта хорошо знакома старикам из моей родной деревни. Не раз приходили они ко мне этим путем. «Мы пришли к тебе, — говорили они, — потому что нам больно, нам нужны хорошие доктора». Иногда они приезжали не к докторам, а просто купить что-нибудь и посмотреть город. Я ходил с ними по улицам и показывал им город — все его зоны.

Они любили посидеть на лавочке в новой, третьей зоне. Садились осторожно, с опаской, словно боясь обидеть лавку. Руки складывали на коленях, а головы задирали кверху, — на дома поглядеть. И все диву давались, сколько там стекла. Они знали, при мне можно вволю удивляться, не опасаясь насмешки, и не отказывали себе в этом удовольствии. Нравилось им, глядя на роскошные многоэтажные дома, мысленно перенестись в прошлое, к тем временам, когда они цеплялись за обманчивые заборы надежды. А когда их надежды не оправдывались, они находили в себе силы оторваться от покосившихся заборов-обманщиков и возвращались на тесные свои подворья. И принимались за работу, все начинали заново. Они всегда начинали заново и потому, будучи стариками, оставались молодыми.

Когда мор косил домашних животных, они приносили издалека в мешках двух-трех поросят и выпускали на свежую подстилку в мертвую тишину опустевшего хлева. Начинали заново.

Когда случался пожар и сгорали все постройки, они очищали землю от еще теплого пепла и наскоро мастерили закуты — для себя и для живности. Начинали заново.

Вот и моя улица, на ней — ни души, уже поздно, люди спят. В тишине гулко раздаются мои шаги, ноги быстро несут меня к дому.

1968

Перевод С. Тонконоговой.