Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб

Я знал, что никогда больше не увижу эту землю и потому, словно назло самому себе, впитывал ее, пожирал глазами.

В тот же день автобус увозил меня обратно в большой город.

Позади — родная деревня, впереди — большой город. А я посредине, на дороге, и очень жаль, что поездку нельзя растянуть на двадцать пять лет, то есть ровно на столько, сколько, по-моему, мне осталось жить.

В деревне — беспощадные старики, беспощадные собаки, беспощадные кошки, беспощадное шоссе, беспощадная сестра, беспощадная береза, беспощадная память.

В городе — беспощадная улица, беспощадные машины, беспощадные директора, беспощадные продавцы, беспощадный день, беспощадная ночь.

Вернуться в родную деревню я не могу, там подстерегают меня среди садов и полей всевидящие старцы; подстерегает родная сестра в зоне новых красных домов, выставляя напоказ свою худобу; подстерегают мотоциклы и автомобили, несущиеся по шоссе — по этой третьей зоне деревни; подстерегает каждая мелочь в каждой из трех зон деревни.

Но возвращаться в город никакого желания нет.

В большом современном автобусе тесно, — в город стремится множество людей. Автобус, погромыхивая, мчит по прямой, ровной, асфальтированной автостраде, лишь кое-где выложенной щебенкой.

Сейчас будет длинный спуск, потом автобус поднимется в гору, и оттуда откроется так хорошо знакомый мне безотрадный вид. Впереди, внизу, покажутся грязновато-сизые клочья дыма, а люди в автобусе радостно воскликнут: «Город!» Собственно, город будет скрыт еще за грязной, плотной завесой мглы, но люди воскликнут: «Город!» — потому что знают его отличительные признаки.

К пригороду мы подъедем уже в сумерки, и на главной улице зажгутся разом все фонари. Две прямых, длинных линии огней, уходящих в бесконечность.

На первом перекрестке автобус, конечно, остановится; было бы чудом, если бы этого не случилось. Перекресток тот — место въезда и выезда из города, поэтому там скапливается множество грузовиков и легковых автомобилей.

Прямую, оживленную улицу пересекает другая, не менее оживленная, кольцевая магистраль, на которую частично перенесено движение грузового транспорта. Пробки на этом перекрестке дело обычное.

Когда наш автобус остановится там, сквозь открытые окна в нос шибанет зловоние гниющего мяса с расположенного поблизости кожевенного завода. У низкой, заляпанной жиром заводской стены всегда нагромождены вороха сырых коровьих шкур; некоторые из них содраны вместе с рогами, ушами, хвостами. Заводской двор обычно пуст, лишь несколько рослых детин в грязных фартуках записывают что-то на кусках картона, стоя у этой кучи. А в пустоте витают тени бесчисленных коров, бугаев и волов, предъявляя права на свою собственность: на шкуры, рога, уши и хвосты.

Наконец автобус тронется и минует перекресток, но до самого вокзала поедет медленно, то и дело останавливаясь. По пути к центру, то есть к первой зоне города, автобус проедет четвертую зону, и в его боковом выпуклом зеркальце замелькают светлые клетки — уменьшенные отражением окна многоэтажных домов.

Третья зона, по мнению архитекторов, самая обширная, где торчат ввысь многоцветные дома-башни, лихорадочно застраивается, хотя там и так понастроено очень много. Разбирают ветхие, приземистые, пропитанные сыростью домишки, и на их мосте воздвигают высокие здания с широкими окнами и балконами, которые мерцают светом, отраженным в оконных стеклах и зеркалах, и пестреют яркими красками стенной штукатурки.

На пересечении двух широких улиц, нас, наверно, опять надолго задержит красный свет; тут часто создают затор многотонные фургоны, перевозящие мебель из ближнего магазина в квартиры новоселов.

Этим пузатым, похожим на пульманы автомашинам не так-то легко пробить себе дорогу в гуще транспорта, особенно на перекрестке двух широких современных улиц с оживленным движением.

По одну сторону нашего автобуса, если он там остановится, будет ряд многоэтажных, ярко освещенных домов-башен с затиснутыми за стекла квартир людьми, по другую — большие, старые каштаны, а за ними — развалюхи, подлежащие сносу.

Между деревьями и стенами старых домов — темно, но я разгляжу в темноте маленькие оконца и незакрывающиеся, набухшие сыростью ворота. Можно увидеть и трухлявые пороги, дыры от выпавших кирпичей, почерневшие от времени стропила и, конечно, белесые кучи мусора.

Понизу вдоль стен метнутся маленькие зверьки. Вот один из них остановился и взглянул в нашу сторону. Это теснимый светом терпеливый житель подземного города. Его легко узнать по длинному тельцу и двум светящимся во тьме искоркам глаз. Он всматривается в противоположную сторону улицы, — туда, где высятся роскошные, залитые светом дома. Ему известно, что свет там на страже, но он терпелив и надеется переждать его. И тогда он прошмыгнет к высоким домам за богатыми отбросами.

Он стоит долго, ему не страшно — в случае чего можно скрыться в старых подвалах. Он дает о себе знать, напоминает: «Я жив, меня не уничтожили, род мой продолжается из поколения в поколение, я жду своего часа». Он потешается над наивными людьми, которые думают, что ему пришел конец, что свет, проникающий даже в подземелье, уничтожит его, и отныне он будет существовать только в неволе лабораторий как объект для исследований.

Но еще больше потешается ом над томи, кто совсем забыл о нем и спит спокойно на своих удобных постелях в комнатах без щелей и дыр, где свет проникает в каждый уголок.

Когда архитекторы разберут его родные трущобы, он тайными путями переберется в другие трущобы, в заброшенные сараи, пристройки. Покинуть людей он не может, он ждет своего часа.

А когда разберут сараи и пристройки, он проворно обежит ночью весь город в поисках нового жилья, поближе к человечьему, потому что его место — за спиной человека, ведь он ждет своего часа.

А снесут все трущобы, пристройки, сараи — он спрячется под землей, там, где текут по трубам реки животворной жижи. Он будет плавать и снизу царапать землю и снизу стучаться в людские жилища. И по-прежнему будет начеку, потому что он знает: человек в конце концов преступит тот роковой сантиметр или миллиметр, и тогда все большие города рухнут, превратятся в прах и пыль и погребут под собой людей.

Тогда он вырастет, станет большим, как бык, как слон. Во сто крат перерастет отцов своих, дедов и прадедов. Всего будет вдоволь, кончится его тайная жизнь и вся эта мучительная стратегия, потому что земля, освобожденная от человека, станет родить огромные плоды для него и ему подобных. Мак будет величиной с горох, горох с дыню, а дыня — с дом. Он переселится на поверхность земли, поближе к солнцу, чтобы его дети росли и перерастали своих отцов.