Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб
- Название:Танцующий ястреб
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Художественная литература
- Год:1971
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Юлиан Кавалец - Танцующий ястреб краткое содержание
Тема эта, или, вернее, проблема, или целый круг проблем, — польская деревня. Внимание автора в основном приковывает к себе деревня послевоенная, почти сегодняшняя, но всегда, помимо воли или сознательно, его острый, как скальпель, взгляд проникает глубже, — в прошлое деревни, а часто и в то, что идет из глубин веков и сознания, задавленного беспросветной нуждой, отчаянной борьбой за существование.
«Там, в деревне, — заявляет Ю. Кавалец, — источник моих переживаний». Добавим: и источник размышлений, сопоставлений, ибо игра таковыми — излюбленный творческий прием польского прозаика. В его высказываниях мы находим и лирическую «расшифровку» этого понятия «источников», которые подобно мощному аккумулятору питают оригинальное дарование писателя, крепнущее от книги к книге.
Танцующий ястреб - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Меня ребенком тоже напугали старики. Дед и бабка, из которых уже песок сыпался, выползли из дома и встали под маленькой яблоней в саду.
Отец готовил телегу — везти меня в городскую школу и уже вывел из конюшни низкорослую кобылу, мать укладывала хлеб в плетеную корзинку, а у маленькой яблони шеренгой выстроились пугала: дед с бабкой да соседский старик со старухой. Потом дед позвал мою сестру, совсем еще маленькую, и чахоточного брата, которого уже давно нет в живых. Деду хотелось, чтобы дети встали рядом со стариками: пусть зрелище под яблонькой пострашней будет. Он это ловко подстроил, сделав вид, будто позвал детей, чтобы матери не мешали укладывать плетеную корзинку, а на самом деле, чтобы напугать меня. Двух стариков и двух старух ему показалось мало, чтобы нагнать на меня страх, вот он и призвал на помощь еще брата с сестренкой.
Вытаращив на меня маленькие, обведенные багрово-синей каемкой глазки, старики выставляли напоказ свои длинные, повисшие плетьми руки с искривленными, негнущимися пальцами, похожими на птичьи когти.
По бокам этой шеренги, из двух стариков и двух старух, стояли брат с сестрой. Сестре тогда еще далеко было до ее нынешнего вида, но уже тогда в ней намечались признаки теперешнего пугала: высокого, сутулого, нескладного, словно составленного из палок. Когда она стояла со стариками под яблоней, судьба уже оттиснула на ней свою печать, а потом мяла и трепала до тех пор, пока не сделала такой, какая она есть. Да, уже тогда в ней были признаки теперешнего пугала.
Как знать, если бы судьба вырвала ее тогда из этой шеренги и перенесла в изобилующие плодами сады, к столам, изобилующим пищей, может, она и по сей день была бы прямая, как свеча.
И чахоточного брата если бы перенести тогда в светлые палаты санатория, подальше от всех тисков и штампов, которым предстояло сделать из него не просто мужика, а мужика чахоточного, может, и он жил бы до сих пор.
Сестру и брата еще можно было вырвать из этой шеренги, а у стариков и старух пружины в телах ослабли, осели и не действовали. Старики были настоящими пугалами.
Запугивание началось, собственно, когда они выстроились в ряд; с одной стороны два старика, две старухи, сестра и брат, с другой — я. Их шестеро, а я один, изгнанный из их рядов. Впрочем, их не шестеро, а больше: с ними отец, мать, тетки, дяди и соседи. У яблони их нет, но они присутствуют там как бы незримо. Напротив меня жестокое войско, а я один, изгнанный из их рядов. Взглянув на эту шестерку у яблони, я почувствовал себя отверженным и испугался. А потом испугался еще больше: почудилось мне, будто эта шестерка, а она ведь была во сто крат больше, говорит со мной. Будто говорят все разом и каждый в отдельности. Сперва слышу старческий, хриплый, но грозный голос: «Беги, внук, в город, но не забывай обо мне!»
А у сестры — тонюсенький, просящий, а на самом деле — наглый и самоуверенный голос: «Эй, брат! Беги, беги в город, да не забудь там обо мне!»
Слова у брата ласковые, но тон жестокий, не допускающий возражений, будто сама чахотка заговорила в нем: «Братишка, а братишка, беги в город, но смотри не забывай там обо мне!»
И еще ты слышишь: «Не забудь о бабке, об отце с матерью, о дедушке, о соседях не забудь».
Их жуткое молчание нагоняет на тебя страх, и ты слышишь в тишине, как заговорили человеческими голосами животные и неодушевленные предметы: «Эй, ты, малый. Не забывай о нас в городе! Беги в город, но смотри помни там о собаках, кошках, лошадях и коровах, о заборах и бревнах; да, да, малый, смотри не забывай о бревнах, особенно о сгнивших бревнах…»
Запомнить надо столько, что ты вконец растерял.
На прощанье ты должен поцеловать старикам руки. Ты прикасаешься к их старческим рукам губами. Берешь в свои ладошки их большие руки и, взглянув на кожу этих рук, которая на мгновенье мелькнет у тебя перед глазами, целуешь их. Однако мгновенья достаточно, чтобы разглядеть эту кожу, в этом мгновенье заключена целая вечность.
Уезжая из деревни, ты должен навсегда запомнить эту кожу-карту их рук; им хочется, чтобы в городах, на шумных улицах у тебя перед глазами вдруг возникла бы эта кожа-карта их рук. Они тебе об этом не обмолвились, они сами не ведают, что хотят этого, но ты уже отгадал или скоро отгадаешь их желание. Ты поймешь это, осознаешь, оставшись наедине с самим собою. Проснешься среди ночи и еще явственней, чем днем, осознаешь: они жаждут, чтобы у тебя перед глазами всегда была карта их рук, и увидишь ее еще отчетливей. Увидишь отмершую, опаленную морозом, знойными ветрами, изъеденную грязью и навозом, красную кожу их рук. Увидишь под этой кожей выпирающие кости, которые, словно ножи, хотят вспороть ее и натянули ее так, что она стала серовато-белой от скрытой под ней белизны костей.
Ты видишь черные линии, вернее, не линии, а черные, толстые, набухшие кровью черви-жилы. И вспоминаешь, как целовал под яблоней их руки, вспоминаешь так живо, что ощущаешь на губах холодную корявость старческих рук. Когда ты, склонившись, целовал правую руку, левая ложилась на твою голову, пригибая ее, словно тяжелая шапка. Ночью все вспоминается так явственно, что ты снова ощущаешь на голове эту тяжелую шапку-руку.
А какие руки у тебя, пятидесятипятилетний интеллигент? Ты не раз разглядывал их, сравнивая с руками деда, отца и стариков соседей. Сравни еще раз, у тебя есть время, пока автобус мчит тебя обратно в город. У тебя пальцы — тонкие и длинные, а у них — толстые, изувеченные коротышки. Ты можешь их не только разогнуть, но выгнуть назад, а у них они скрюченные и совсем негнущиеся. Это не руки, а жесткие ухваты или когти старых, одряхлевших ястребов.
У них кожа на руках туго натянута, а у тебя дряблая, ладони у них покрыты омертвевшим кожно-роговым слоем, черным на сгибах. А у тебя ладони мягкие, как брюшко ящерки. Они схватятся за горячее и — ничего, а ты зашипишь от боли. Твои руки припорошены, словно ржавчиной, коричневыми пятнышками. Пятнышки эти резко выделяются на коже, и руки кажутся ржавыми. А у них ржавчину с рук вытравили дожди, морозы, зной и ветры.
Попрощавшись с той шестеркой у яблони, поцеловав руки у стариков и старух, ты должен повернуться к ним спиной и уйти, они уже замахали на тебя руками, давая понять, что пора уходить. «Ну, ступай, ступай, телега уже готова, пора ехать», — говорили они.
Они гнали тебя, они делали все, чтобы ты уехал. Долгие годы это было их страстным желанием. Даже проклясть тебя они были готовы, лишь бы ты отправился завоевывать город. Из любви к тебе хотели они, чтобы ты возненавидел их; тогда, думали они, ты будешь цепляться за город, держаться за него и навсегда избавишься от грязи, навоза, от штамповки и обкатки, которые уготованы тебе судьбой в деревенской глуши, среди полей и садов. В те времена утопавшая в садах деревня составляла единое целое и не было никаких зон, как теперь. Судьба готовила из тебя землепашца, а они хотели вырвать тебя из ее когтей, потому и стращали собой и даже ненависти твоей не побоялись; они любили тебя, и поэтому хотели как можно дальше запрятать от судьбы.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: