Кристофер Раш - Завещание Шекспира

– Хотел восстановить свое положение в обществе?

Что-то вроде того. Для чего ж еще нужны сыновья?

– Почему же «вкалывать»? Тебе же нравилась твоя лондонская жизнь. Ты был властителем дум, хозяином бала.

Нравилась? Каким еще «властителем»? Первые три недели июля я провел в удушливой жаре шордичской бойни – пока однажды мимо не процокал носатый малый верхом на лошади. Я смыл со своих рук кровь и жир и побежал за ним со старой как мир байкой о том, что, когда мне было девять лет, я видел его в Стрэтфорде и с тех пор жил, мечтая о такой же славе, и теперь хотел бы на него работать.

Он бросил в мою сторону презрительный взгляд.

– Стрэтфорд? Какой еще Стрэтфорд? А, как же! Насколько мне помнится, не больно там смеялись. И здесь ты тоже не разбогатеешь, если твое ремесло – ассенизация (он театральным жестом махнул краем плаща в сторону моей забрызганной кровью одежды), да и актером ты вряд ли когда-нибудь много заработаешь, с твоей-то внешностью. Скорей всего, помрешь с голоду.

Он спешился, посмотрел на меня пристально и оценивающе и покачал головой. Было очевидно, что, когда он рассмотрел меня поближе, его мнение обо мне не улучшилось.

– Хороших актеров я определяю с одного взгляда, – сказал он. – Ты не из их числа.

Я отвернулся.

– Но знаешь, на следующей неделе мне понадобится кровь для новой пьесы – чертовски хорошей пьесы…

Я спросил его, как она называлась.

– Отличная вещица одного юного безумца и этого – ну, одного из этих – ты сам понимаешь. Так что, если тебе когда-нибудь доведется с ним встретиться, держи задницу поближе к декорациям.

Я спросил его, кто был автор пьесы. Бербидж всегда недоговаривал, такова уж была его натура.

– «Тамерлан» – это нечто! – сказал он. – Запомни – ведра крови. А пока – ни с места, посторожи мою лошадь.

Я остался стоять с его лошадью и до самого вечера не сдвинулся с места. Пока не появился Бербидж, мы с лошадью сходили по малой нужде один раз вместе и два раза по очереди, а лошадь сходила и по большой тоже – мне на башмаки. К этому времени они и так уже ни на что не годились, вымоченные в моче, измазанные фекалиями, жиром и требухой убитого мною скота. Пока я там стоял, мне пригрезились новые сапоги. На Бербидже была превосходная пара. Они сразили меня наповал, когда я смотрел, как он энергично зашагал в «Театр» сообщить актерам о сногсшибательной новой пьесе. А еще я подумал, как было бы прекрасно смело войти в это здание в новой паре сапог, помахивая рукописью дерзновенной новой пьесы, которая покорит сердца зрителей.

Бербидж дал мне мою первую работу в театре. Я присматривал за лошадьми господ в сапогах – повес, которым было лень пешком перейти Мурфилдс и Финсбери, особенно в распутицу или в весенние заморозки. Деревенский парень Уилл ловко управлялся с лошадьми, как истинный чародей. Я не просто присматривал за ними, я их чистил и холил, наполнял их подергивающиеся уши словами, ведь стрэтфордский олух был еще и кудесником слов. Я вполголоса напевал сонеты в их прислушивающиеся гривы. Впрыгнув в седло, я мгновенно превращался в принца или короля Англии. Я видел Гарри молодого в шлеме, Меркурием крылатым над землей взлетев, вскочил он так легко в седло. Легко галопируя по булыжнику, который пел под гарцующими копытами, и придерживая поводья, я обращался к своим войскам – английской армии перед Гарфлером [111] Порт на территории современного Гавра, в котором 11 августа 1415 г. высадились войска Генриха V. После месячной осады гарнизон Гарфлера капитулировал, обеспечив английскому королю плацдарм для дальнейшего продвижения в Кале. : «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом!.» Я слышал возгласы и упивался аплодисментами зрительного зала, околдованного словами всадника. Хозяева лошадей выходили из театра довольные, что об их лошадях славно позаботились, и щедро платили. А я нанял мальчишек-попрошаек, чтобы управляться с большим количеством лошадей. Мальчишку можно было нанять за какой-нибудь грош, а крупица ума в бизнесе могла превратить пенс в шиллинг, а шиллинг в фунт. Я снял приличную комнату, купил себе лошадь и, наконец-то, пару отменных сапог.

Тем дело не закончилось. Бербидж подбросил мне еще работенки. Я приносил для него театральные костюмы, меня посылали за хлебом и пивом, яблоками и апельсинами, сыром и орехами. Но к этому времени я уже работал под крышей театра. Когда он пустел, я выходил на сцену и потрясал воображаемую публику. Однажды, когда я усердствовал подобным образом, неожиданно вошел Бербидж.

Он открыл рот и удивленно уставился на меня.

– Черт тебя подери! А это откуда?

– Да так, услышал где-то, – промямлил я.

– А почему я этого, черт тебя побери, не слышал? У тебя, должно быть, хорошие уши, малец. Ну-ка, прочти еще.

Сам он был неважным декламатором и решил, что я читаю весьма недурно. С этого времени я начал помогать суфлеру, вводил актеров, давал сигналы к репликам, дублировал заболевших или опоздавших, страдающих похмельем или французской хворью, играл крошечные рольки, подметал сцену и даже присматривал за кассой по поручению Бербиджа, никому не позволяя запускать в нее лапу. Властитель Бербидж верил мне целиком и полностью. Короче говоря, я тоже превратился в чудесного и незаменимого человека. За какие-то пятнадцать месяцев я стал актером.

И человеком Бербиджа.

– Только, пожалуйста, не говори, что игра не стоила свеч!

Без всяких сомнений, работа моя была самой низменной поденщиной, какую только можно себе представить: летняя пыль и солнечные ожоги по дороге на провинциальные гастроли, когда ты тащился пешком из деревни в деревню за кусок сыра, кружку молока и пару шиллингов наличными; возвращение назад в дождливый Лондон с наступлением холодов в октябре; зимой битком набитые гостиницы с пьяницами, клопами, дымом и гарью и немногочисленными зрителями; короткая прохлада весной в настоящем театре – и снова гастроли, пешком через чертополох, по коровьим лепешкам, чесотку – назад к деревенщине, из которой я вышел.

Однообразная зубрежка текста к утренним репетициям спектаклей после полудня, каждый день, кроме воскресенья, поспешное сочинительство пьес каждые два дня, мы давали пятнадцать пьес в месяц – половина из них новые; десятки ничтожных ролей, разложенные по полочкам мозга, благодаря натренированной памяти школяра. В мирном сне я искал успокоенья от будничных забот и суеты. За самый первый сезон я влез в шкуру сотни разных персонажей. Я перестал понимать, где истинный я. А ведь в то время я был всего лишь одной из бессчетных бесплодных бледных лун сцены. Истинные звезды удерживали в своей голове пять тысяч строк в неделю.