Кристофер Раш - Завещание Шекспира

– А что питает тебя , стрэтфордец, кроме пива?

Он сел напротив и посмотрел на меня с той открыто-насмешливой, полуироничной улыбкой, которую впоследствии я узнал хорошо, но не слишком близко.

– Меня питает нужда, – ответил я без обиняков.

– И все?

– И честолюбие. А ты откуда знаешь, что я из Стрэтфорда?

Он улыбнулся весьма мило, приказал принести нам обоим хересу, отодвинул в сторону мое жидкое пиво и сделался менее чопорным.

– Я знаю все, – ответил он, и глаза его заблестели. – Считаю своим долгом интересоваться. Ты – Уилл Шекспир, из старой католической семьи, и голова твоего родственника на Лондонском мосту.

Я зарекся иметь что-нибудь общее с этим человеком. Религия была для меня запретной темой, особенно в таверне. Он заметил внезапное смятение на моем лице и положил свою руку на мою. Я увидел, как другая его рука соскользнула на кинжал, в случае если я превратно истолкую его жест. Даже если бы я его действительно неправильно понял, я не подал бы виду.

– Спокойствие, дружище. Я не болтун и не предатель. Кит Марло к твоим услугам. А теперь, чтобы рассеять твои подозрения, я расскажу тебе все, что тебе хотелось бы узнать обо мне, и даже больше, чем нужно.

Естественно, он рассказал мне меньше, чем мне нужно было знать, и гораздо больше, чем мне хотелось бы. Выпив хереса, Марло говорил без умолку, и речь его звучала как белый стих. Он пришел в Лондон в таком же возрасте, как и я, в двадцать три года, и хотя пятки его пылали в аду, его руки опаляло солнце – такой в нем был пыл, такой размах. «В нашем мире, – сказал он, – каменщики, мясники и бакалейщики бросают ремесла и откликаются на волнение в мозгу и пульсацию в крови».

Сын кентерберийского сапожника и матери с сомнительной репутацией, он тоже мог бы тачать сапоги или принять духовный сан после семи лет в Кембридже.

– «Отец Марло» – подумать только! – рассмеялся он, но взгляд его оставался серьезным и холодным. Двумя перстами он благословил херес и предложил мне выпить еще.

Он продолжал: как оказалось, его дар был далек от служения Богу. Его склонности и пристрастия – а их у него много! – лежали в другой сфере: демонология, космография, политика, убийства, шпионаж. Ах да! и Овидиевы сети. Такой вот список. Не говоря уже о тайных утехах: пристрастии к несовершеннолетним мальчикам, выпивке, атеизму и курению табака – взрывоопасная и одуряющая смесь!

Кем был этот яркий человек, который сидел через стол от меня в дептфордском притоне и опрокидывал один стакан хереса за другим? Когда-то католик, потом безбожник, шпионивший за католиками за границей, трактирный скандалист и уличный боец, водящий компанию с поэтами, издателями и аморальными интеллектуалами – так, значит, не все было так уж плохо. Оставалось шесть лет до жестокой расправы в таверне. Полет метеорита был ослепительным, но кратким. Даже звезды, враждебные Марло, усиливали сияние, которое его окружало, делая его блеск еще более ослепительным. В первые годы моего пребывания в Лондоне он был ярчайшим театральным светилом и ошеломлял зрителей смелостью поэтического размаха, космическим презрением к властям, обществу и обычным человеческим узам. «К черту все это, – прокричал он, – в буквальном смысле этого слова к черту – в ад! Семья, верность, смирение, добродетель, подчинение, звания и положение в обществе, терпимость, вера – пустые звуки». Он был великим скептиком, и когда он попал в Лондон, коса нашла на камень, и искры полетели во все стороны. Он казался несравненным. Неприкасаемый, как солнце, непредсказуемый, как комета, он распахнул уста, и с его языка, обжигая богов, вырвалось пламя.

– Я заключил пакт со смертью, – сказал он, – я вступил в сговор с адом.

Я кивнул в ответ. За такие слова можно было угодить в тюрьму, особенно когда их произносили так, как это делал он. В Марло человек был неотделим от драматурга, они соперничали за господство на сцене, перехватывая друг у друга реплики.

Он был принцем сочинителей и заставил театр заблистать белым стихом. Я никогда не слышал ничего подобного. По сравнению с его золотыми каретами пентаметры прошлого скрипели и тащились, как унылые телеги. Напыщенный стих вчерашнего дня был заурядной пылью под их славными колесами. Даже Кид, вопящий: «Отмщенье, Гамлет!», стал казаться дребезжащим старым призраком. Его «Испанская трагедия», которая когда-то пользовалась оглушительным успехом в «Розе», завяла после первого же представления. Бербидж был прав, когда в день нашей первой встречи у «Театра» говорил мне об этом новичке Марло, потрясающе-скандальном мастере неистового слова, выпивохе, рифмоплете и сочинителе сцен жестоких злодеяний. Где еще вы нашли бы отравленные монастыри, зарезанных монахов, кипящую смолу, плавающих в крови родителей младенцев, сваленные в кучу обезглавленные трупы, девственниц, сброшенных вниз на копья, и стариков, раскинувшихся в пыли с торчащими в их спинах мечами и с головами, размозженными железным потоком ударов? Где еще моряки видели, как в киммерийских тучах Гиады собирают войско? Где вы слышали о стране Кебере – «средоточье негров» – и о широком, необъятном Саксинском море [112] Азовское море. ?

Больше нигде. И лондонские зрители сходили с ума по его пьесам. Господин Марло, мастер яростной строки и смелых, не от мира сего сюжетов умел заставить их реветь от восторга. И, как ни странно признаваться на смертном одре в мирской гордыне, сознаюсь, что мне хотелось переплюнуть его чванливого скифского героя-позера, стащить его с пьедестала и смести со сцены.

В 88-м году, когда «Тамерлан» только что произвел фурор в «Розе» и приводил в восторг толпы зрителей, задача казалась невыполнимой. Я помню как вчера начало пьесы: под призывный звук трубы выходил Нед Аллен, одетый в плащ, прошитый медной нитью, поверх бархатных бриджей малинового цвета. Он воспевал любовницу, обреченную на смерть, словами, которые лились, как вино, пьяня слушателей. Слова были сетью, которую Марло набрасывал на мир, и, что бы он ни описывал, он делал это по-своему. Послушайте: «Не правда ль, всего на свете слаще быть царем и с торжеством вступать в свой град Персеполь?.. Да, господин, и сладко, и прекрасно!.. Царь – это все равно что полубог» [113] Цитата из пьесы К. Марло «Тамерлан Великий» (пер. Э. Л. Линецкой). .

Услышать такие строки и пойти домой, чтобы вперить взгляд в деревянные балки крыши и в пауков на стенах, на которых беззвучно сгущались шордичские тени? Нет, услышав их, невозможно было усидеть спокойно. Перо пульсировало в моих пальцах. Я метался по комнате, как лев, запертый в клетке, призывая серафимов и херувимов держать караул у врат небес, чтобы божественную встретить Зенократу.