Ольга Неклюдова - Последняя командировка

Это «Пророк» Пушкина. Вы, вероятно, его знаете. Слышит он также многим сердцам недоступный сокровенный голос правды. Он допущен к душе человека, к его судьбе и жизни. И он легко, как актер на сцене, перевоплощается. Он наделен воображением и даром слова — то есть даром выражения того, что дано ему испытать и увидеть.

Вот в чем писательская сила, кажущаяся вам загадочной.

А теперь о том, всегда ли писатель бывает хорошим человеком, всегда ли он на должной высоте. Ответит вам опять же Пушкин:

Бывает и так, что писатель сам порицает себя за какие-то качества, поступки и сам себя «разоблачает». Но и для этого он должен быть писателем — подняться над собой и увидеть себя со стороны. Помните, как кончается стихотворение «Пророк»:

Писатель должен иметь качества пророка и вождя, и вы вправе от него этого требовать…»

Письмо не вполне удовлетворило Нюшу. Ей хотелось чего-то более конкретного. Писательница не ответила на ее вопрос, существуют ли в действительности ее герои, и не сказала, как она пишет. Как все это происходит, шаг за шагом.

Конечно, об этом долго и трудно рассказывать, но постепенно Нюша все узнает. Она сама дойдет…

Кое-что взволновало ее: там, где о понимании, о сокровенном голосе правды и о Пророке. Странно, она учила эти стихи и осталась к ним равнодушна. Не поняла. Она впервые увидела в Пушкине великого поэта. Поверила, что никто его не выдумал. Он был. Он есть.

Письмо Градовой она не показала учительнице. Полине Ивановне оно бы не понравилось. Или понравилось бы, и она стала бы «прорабатывать» его в классе. И тогда все вернулось бы к прежнему. И Пушкин вновь лишился бы обаяния.

Нюша спрятала письмо. Прошел год, прежде чем она вновь его перечитала и поняла. И ответила.

Они вылезли из автобуса. Павел вынес рюкзак и палатку, Тихон — чемоданы. Было знойно и сухо. Синее море блистало серебром на горизонте. Они глядели на него через головы шатров и палаток.

— Тьма людей, — вздохнул Павел и облизнул пересохшие губы: — Солоно. Чувствуешь? Морской воздух.

— Это пот, — сказал Тихон, но тотчас почувствовал, что и на его губах оседала соленая морская пыль. Подул ветер, свежо и остро запахло морем.

А кругом была желтая сухая почва, обращенная зноем в камень. Воробьи, копошившиеся в пахучей и почти бесцветной полыни, были маленькие, серые, как пыль, и вечно жаждущие.

— Пойдем, однако, — сказал Павел. Он надел на спину рюкзак и взял у Тихона один из чемоданов, бросив ему палатку: — Неси, она легче.

Это тронуло Тихона и немного обидело: «Относится ко мне, как к женщине или ребенку».

Они пошли. Впереди Павел Жатов — коренастый, светловолосый сибиряк, лет двадцати пяти. За ним, отставая, девятнадцатилетний Тихон Стрельников, темноволосый и хрупкий. Глаза у него были большие и черные, без оттенков, как на картинах Эль-Греко. Только искра, вспыхивающая в зрачке, изнутри освещала их глубину.

Павел и Тихон были студентами филологического факультета. Несмотря на разницу в возрасте, они были приятелями.

На полкилометра от воды раскинулся туристский лагерь. Здесь были люди, приехавшие на своих машинах, и поскромнее — прибывшие поездом. Здесь были палатки белые, как паруса лодок, и зеленовато-коричневые, военного образца.

Над одной из самых больших палаток развевался белый шелковый флаг. Люди останавливались, стараясь разглядеть, что у них там изображено и написано. Остановились и студенты. Ветер развернул флаг, и они увидели черного кота. Послушный ветру, он извивался и выгибал спину.

Три странных, готического письма буквы были выведены тушью под изображением кота. Их никто прочитать не смог. Может быть, они и не значились ни в каком алфавите. Подле палатки с котом стояла серая, новая, покрытая чехлом машина.

— Пошли, — сказал Павел, — от этой машины и от этого кота.

— Ты будто рассердился?

— Муть, — сказал Павел.

Тихон приостановился, оглядываясь.

Здесь много было девушек в шортах, купальниках и сарафанах. Кожа у иных была еще красноватая, у других — темно-коричневая. Около некоторых палаток шипели примуса. Толстяк, сидя на перевернутом ящике из-под фруктов, мыл в шайке ноги. Попахивало бензином и гарью, но вдруг врывался в этот запах коммунальной квартиры морской ветер, и Тихон жадно дышал им.

Он был на юге впервые, впервые видел море. Все было здорово. Этот туристский табор превзошел его ожидания своей экзотикой. Он тянулся вдоль берега на целую милю; за ним — пансионат, продовольственные палатки и столовая.

— Я приглядел местечко, — сказал Павел, возвращаясь уже без чемодана, и взял из рук Тихона палатку. — Пойдем, еще наглядишься.

Тихон послушно пошел. Он думал: «На шесть лет старше меня, в армии был, потому и командует. Но в чем-то я его перегнал…» Это сознание помогало ему без протестов подчиняться команде.

«Сколько девушек разных и хорошеньких», — думал Тихон. У него просто глаза разбегались. Павел остановился:

— Здесь определимся.

Они начали вбивать колышки у самого забора. Палатка была маленькая, лягушечьего цвета, вползать в нее приходилось на животе. Хозяйство не поместилось, то есть влезало либо хозяйство, либо они с Павлом. Вещи решили оставить снаружи. Кто здесь возьмет?

У забора росла маленькая хилая мальва, цвета слоновой кости. Такой нежной и желтоватой бывает кожа у малокровных детей. Но Тихон был ей рад. Он почувствовал к ней сострадание, как давеча к воробьям, измученным жаждой. Ах, какая твердая, белая и дикая была здесь земля. Горы, с обеих сторон сжимающие море, изрезанные морщинами и складками, тоже были дики и голы. Только на одном из склонов темнела щетина — трава или кустарник. Солнце, готовясь уйти, зажглось пламенем в окнах гостиницы. Подъемный кран замер, вскинув свой хобот к побледневшему небу. Море — сизого цвета — гнало к берегу пеной вскипающие волны. А горы порозовели от близости закатных лучей.

— Все, — сказал Павел, выползая из палатки. Он стряхнул пыль со штанов и закурил. — Что жрать будем?

— Я видел пирожки…

— Вот тебе сумка, — он бросил Тихону кошелку. — А вот термос. Топай.