Ольга Неклюдова - Последняя командировка

— Что взять?

— Что дадут: пирожки, блины, котлеты. Что погорячее.

Тихон опять немного обиделся — командует, но вспомнив, что он вовсе ничего не делал в дороге и над устройством палатки не трудился, созерцая пейзаж, попрекнул себя: «Совесть надо иметь».

Солнце еще припекало. Ветер был сух и горяч. Возле гостиницы была маленькая пристройка — кухня. Оттуда пахло разогретым жиром. Рядом с кухней стояла большая клетка с курами. Она стояла на самом солнцепеке, и куры в ней сидели неподвижно, вплотную друг к другу. Среди них был один белый петух. Он задирал голову, должно быть, задыхался, зажатый со всех сторон. Гребень его свисал набок, глаза были затянуты белой пленкой. Рядом с клеткой стоял пень, весь в пуху.

Тихон ускорил шаг, стараясь забыть о том, что видел. Он почти бежал до самого ларька с вывеской «Блинная».

…Они долго бродили вдоль берега, где уже не было купающихся. Море к вечеру затихло и будто спросонок, будто зевая, почти бесшумно набегало на берег, чуть трогая камешки.

— Завтра уж мы тут поваляемся, — сказал Павел. Они пошли к гостинице.

Здесь была настоящая ярмарка. Пестро и разно одетые люди бродили, никуда не спеша, стояли в очереди у киосков. Было много хорошеньких девушек — «одна из них, может быть, станет моей подругой», — но тотчас испугался своей дерзости. «Скорее всего, не станет». Тихон был робок и неуверен в себе. Наедине с женщинами он терялся. Предприимчивостью он боялся их оскорбить. И поэтому никогда, ни разу еще… Павел говорил:

— Дурак. Им нравится это.

Тихон не верил, что им «это нравится». Он считал это грабительством, скверным озорством. Если любовь — иное дело. Но он еще не был влюблен по-настоящему и не мог себе представить, как бы повел себя влюбленным.

Мимо прошел толстый человек в шортах, с маленькой обезьянкой на плече. Тоненькой коричневой, человеческой по форме рукой она чесала его за ухом, грустно и рассеянно глядя перед собой. Потом прошла девочка-узбечка в длинном шелковом халате, какие носят в Средней Азии. У нее было детское лицо, подведенные глаза. Шла она откинувшись назад и прямо держа голову. На вид казалось ей лет четырнадцать.

— Звезда Востока, — сказал Павел. — Не в моем вкусе.

А Тихону она понравилась. Он приостановился, глядя ей вслед.

За гостиницей, на утрамбованной площадке, гуляли молодые аисты. Серовато-голубой пушок был у них на груди и там, где начинались длинные ноги. Павел подошел ближе, юнцы рассердились и зашипели, как гуси.

— Строптивые, — сказал Павел.

Тихон вздохнул. Ничего не сказав Павлу, он повел его в обход, чтобы опять не натолкнуться на клетку с курами.

— Закусим, и спать. — Павел, сидя на корточках, хозяйничал.

Они поужинали блинами и квасом, потом закурили. Темнота наступила внезапно, и стало прохладнее. Там и здесь возле палаток мерцали огоньки папирос. Где-то шипел примус. Прошел парень с фонариком.

— Дурак я, — сказал Павел, — не захватил фонарика.

Тихон, усмехнувшись, полез в палатку и вынес оттуда пачку стеариновых свечей.

Павел обрадовался:

— Вот это да! Как это тебя надоумило? Фонарь, конечно, лучше. На ветру не погаснет, травы не подожжет. Но все-таки…

Он вставил свечу в бутылку из-под нарзана, и они посидели еще немного, глядя, как разгораются в августовском небе звезды.

Тихон затосковал, вспомнив бабушку.

Она очень тревожилась, отпуская его в это первое самостоятельное путешествие. В Москве, наверное, идет дождь, и он представил себе, как бабушка, надев галоши и прорезиненный плащ, совершает вокруг дачи свою обычную прогулку и думает о том, нет ли здесь дождя. Она боялась, что ребята будут мерзнуть в своей палатке.

— Но ведь это юг, бабушка!

— Что ж, что юг. Теперь везде одинаково, везде дождь. Тетя Маруся писала из Киева…

Бедная бабушка. Ей уж сюда не приехать. Даже с путевкой. Она никому не доверит свою любимую кошку. Она не может обходиться без крепкого кофе по утрам, без своего кресла, без грелки, которую она кладет на поясницу даже в жаркие дни. И ей неловко показаться в купальном костюме, потому что она старенькая и толстая. И ей не залезть на ту гору, где, говорят, живут орлы и чайки.

— Да, — сказал Тихон грустно, подводя итоги всем этим размышлениям.

— Заскучал по дому? — догадался Павел и хлопнул его по коленке: — Мы здесь такую устроим житуху… Я, брат, в твои годы был уж изрядно знаком с женским полом. А ты? Эх… Мне б твою красоту.

— Что толку в красоте, если нет у меня ни к кому любви. Вдруг так будет всегда? Вдруг я не способен любить и на всю жизнь останусь одиноким?

Павел задумчиво покачал головой и стиснул кулаком подбородок. Ему нравились такие разговоры «за жизнь». За то он и любил Тихона — вдумчивый парень, душевный.

— Любовь, — сказал он и втянул в себя воздух. — Это, знаешь ли, не всем и не каждому. Редкий случай. Судьба. Вот я, смотри, двадцать шестой, а я ее и в глаза не видал. Девушки, женщины — их сколько хочешь. А где та, в которой все, о чем мечтал? Такой нет. А если где и есть — не моя. А если когда-нибудь и встречу — я не для нее. Она на меня не взглянет. А жениться — это именно что вопрос деловой…

— А я не могу себе представить, какой будет та, которую я полюблю.

— Тебя наколет какая-нибудь авантюристка, — сказал Павел и полез в палатку: — Давай стелиться.

— Я пройдусь еще, — сказал Тихон.

И он пошел к морю. Лагерь еще, копошился. То здесь, то там вспыхивала спичка или фонарик, а в одной палатке горела даже маленькая керосиновая лампа.

Тихон миновал территорию лагеря и вступил в темноту, непроницаемую вначале. Постепенно сумрак редел и обозначались предметы: дерево, забор, кирпичи возле стройки. Под ногами мягко пересыпался песок, набиваясь в сандалии. Теперь уже не было тьмы — ночное море светило ему, как люстра, предназначенная для огромной спальни. Как полог кровати, белел тент. Тихон взобрался на него. Кругом ни души. Лагерь спал за его спиной. Он был с глазу на глаз с морем. Прожектор внезапно врывался в их разговор — как молния, как нож, как угроза. И снова становилось тихо, и мягко поблескивала ночь.

Тихон был преисполнен мыслей возвышенных и строгих чувств. Он испытывал благоговенье перед мастерством природы и ею созданным миром. В этом не было ничего удивительного: ведь он впервые увидел лучшие ее картины. Он думал и о том, что должен стать создателем прекрасного и что нет в мире ничего дороже таланта созидать. И что женщина, рождающая ребенка, и дерево, приносящее плод, — тоже в своем роде таланты… Он думал также, что любит природу и пред ней благоговеет. В детстве, увлекаясь естественными науками, он никого не лишил жизни. Он не таскал в школу пойманных в лесу ежей и белок; не накалывал бабочек, не убивал птиц.