Ольга Неклюдова - Последняя командировка

Он прислушивался к ним внутренним слухом, любуясь золотисто-смуглыми щеками Даши, и улыбался.

— Чему вы улыбаетесь? — спрашивала Даша и радовалась его ответу:

— Вам.

И вот наступало «то самое время». Солнце, погружаясь в воду, оставляло за собой длинный розовый хвост, будто пролил кто-то бочку масляной краски. Темнели деревья. Смолкали птицы. Тихон собирался и уходил.

— Крепко его взяло, — говорил Павел.

Даша молчала. Ей казалось, что Тихон уходит, ревнуя ее к Павлу. Что никакой другой девушки у него нет. Что он бродит один…

Дом молчал. Была чуть приоткрыта калитка. В темноте белело крыльцо. Тихона уколол куст — дикобраз, которого он не заметил прежде. Сучья его были голы, только на кончиках зеленели наперстки. Весной он цвел белыми цветами и был похож издали на большую корзину. Тихон поднял голову. Лариса стояла на повороте лестницы и смеялась.

— Стойте тут, — крикнула она, — у куста. Сейчас я вас сфотографирую.

Она убежала и вернулась с маленьким фотоаппаратом.

— Да ведь темно.

Она протянула руку, и над самым крыльцом зажглась лампочка. Тихон не успел и оглянуться, как она щелкнула его рядом с этим колючим кустом. Повесив фотоаппарат на дверную ручку, она сбежала со ступенек и остановилась от него в двух шагах. В коротком белом платье она была как девочка лет четырнадцати. Только высокая, пышная прическа делала ее взрослее.

Они вышли из калитки и пошли вдоль берега. Спустились к морю, разулись и шли по воде до тех пор, пока не очутились далеко от людей, у подножия горы и на краю света. Они присели на камни. Тихон обулся — он стеснялся своего большого пальца с длинным, темным, как птичий клюв, ногтем.

— Зачем?

— Камешки кусаются.

— А мне придется обуться самой или кто-нибудь поможет?

С заколотившимся сердцем он опустился на землю и, стараясь к ней не прикоснуться, неловко надел на нее сандалии.

Она засмеялась — она очень часто смеялась, — сверкнув мелкими зубами. Лицо ее было узким, как мордочка мышонка.

— Посмотрите-ка — этот кусочек ночи — совсем Багиров, — она указала на черную воду и обрыв скалы, куда не достигал свет луны. — Краски Багирова — черное, зеленоватое. Да?

— Да, — сказал Тихон. (Он никогда ничего не слышал о Багирове).

— Значит, вы бывали у Багирова? — обрадовалась Лариса.

— Нет. Я видел… выставку.

— Он не выставляется, к сожалению, — сказала Лариса, искоса на него взглянув. Казалось, она была смущена его ложью.

Тихон переменил разговор:

— Вы рисуете?

— Рисую, хотя никогда не училась. Если одно дело выйдет, я этой осенью совсем уеду отсюда. В Москву.

— Разве вы здешняя?

— Да. Но скоро буду не здешней, если одно дело выйдет…

— А у вас есть кто-нибудь в Москве?

— Только приемный брат.

— Приемный?

— Ну, названый, что ли. В нашей компании это принято: подружимся и делаемся родственниками. У меня их полно, названых и приемных. По разным концам света.

Она болтала, немного картавя, о неизвестных ему художниках и поэтах. Некоторых называла гениальными, цитировала какие-то строчки, которые и Тихон признавал «великолепными». Болтовня ее то казалась детской, то приводила его в состояние растерянности: «Как много она знает». Он был застенчив и скован смущением. Она же и говорила и держалась непринужденно.

Но вдруг она замолчала, стала тихой, испугалась, прожектора, швырнувшего им в лицо поток света. На минуту вспыхнули ее желтые глаза с кошачьими зрачками. Тихон почувствовал, что она прижалась к нему плечом, и замер. Она сказала:

— Я устала от собственной болтовни. Вы бы меня остановили. Грех в такую ночь трепать языком. — И она положила голову ему на плечо. Такое случилось с Тихоном впервые, и он боялся перевести дыхание. Опустив руку, он нечаянно коснулся ее колен. Она вздрогнула, и Тихон, сам себе дивясь, обнял ее за плечи. Так он не обнимал никого и никогда в жизни, но пришел, значит, срок. И все время стучало его сердце и шумело в ушах, и он уже не видел ничего и ничего не слышал. Все, что с ними происходило, было естественно и не вызывало раздумий. Все было единодушно, без колебаний и внутреннего сопротивления. «Мы так мало знаем друг друга» — нет, этого никто из них не сказал. Она только пробормотала:

И Тихон благословил небеса и ее за то, что она назвала его любимым. Прощаясь, она сказала опять:

— Приходи завтра в это же время.

На другое утро, сидя у моря, Тихон готов был признать друзьями всех обычных своих соседей по пляжу. Он думал: «В каждом из них есть что-то от бога». Он теперь не хотел, чтобы их смыло волной и берег остался бы одиноким и голым.

…Лариса встретила его на крыльце. Она приняла его с какой-то официальной любезностью.

— Пойдемте ко мне наверх.

Она шла впереди. Широкая пестрая юбка покачивалась перед ним, как колокольчик. Он видел пеной взбитые волосы ее высокой прически и казавшуюся особенно тонкой, благодаря их пышности, шею.

Они прошли через большой холл с распахнутым балконом — море сверкало в нем, как в раме, и от этого комната казалась очень просторной и светлой.

Тихон заметил у перил балкона женщину. Она стояла к нему вполоборота, и он не разглядел — молода она или стара, дурна или красива. Заметил только темный платок на ее плечах и длинные волосы, связанные в пучок. Кроме нее, они никого не встретили в просторных, богато обставленных комнатах.

— Кто тут живет? — спросил он, когда они остановились у какой-то двери. Оттуда слышались смех и голоса.

— Писатель Багряницкий. Но ты не бойся, его сейчас нет. Здесь только мы.

— А почему я должен его бояться?

Не ответив, она взяла его за руку и толкнула дверь.

На террасе — это была не комната, а терраса, выходящая в сад, — юноши в джинсах и шортах, в цветных рубашках, а некоторые без рубах, но с пестрыми платками на шеях. И среди них одна или две невзрачных девушки. Ларису встретили шумно, на Тихона взглянули мельком и тотчас отвернулись. Он поспешил убраться в угол, за спину одной из девушек, которая с любопытством на него оглянулась, и присел на перила. Он чувствовал себя очень неловко. Почему-то ему казалось, что он попал в чужую и даже враждебную ему среду. Про себя он назвал их всех снобами. Его мучил вопрос: нарочно ли они подчеркивают свое пренебрежение или действительно не замечают его. «Не такой уж я невзрачный».

Тихон к такому обращению не привык. Потом он понял: здесь собрался круг людей, давно и отлично друг друга знавших. У них были свои, им одним понятные, шутки, словечки, значения которых Тихон не понимал, имена, которых Тихон никогда не слышал, но, очевидно, все это были люди широко известные в этом кругу, а он, человек не этого круга, их не знал. Нечто подобное он уже испытал вчера во время разговора с Ларисой, но в слабой степени. Неприятные впечатления заслонили другие, более сильные чувства.