Итальянец - Матрица Справедливости [СИ]

К ним подбежал Готлиб — паж Элеонор. Она подобрала его где-то в Германии, он стоял у дороги, жонглируя мячами, явно в надежде привлечь чье-нибудь внимание. «Ее величество хотеть говорит тебя», — произнес он на ломаном французском. «Уже бежать», — в тон ему ответил Эдвард и бросил мальчишке поводья.

Он вскарабкался в фургон. Элеонор, бледная и раздражительная, сидела в глубине его, обложенная подушками. Ей было скучно. Дамы, сначала последовавшие за ней с таким энтузиазмом, сейчас все до одной раздражали ее нытьем и дрязгами. С рыцарями, подобострастными и невежественными, говорить было не о чем. Несколько кавалеров из Пуатье были галантны и умны, но когда их одежда запылилась, а лица осунулись, их утонченность стала казаться Элеонор женственной и неуместной.

До поры Элеонор находила утешение в верховой езде. Но вдали от цивилизованных стран это становилось опасно. Венгерский король лишь нехотя согласился пропустить крестоносцев через свои земли, а местные жители не прочь были поживиться. После нескольких стычек караван сжался в кулак и ощетинился фланговыми заставами. Выезжать было неблагоразумно.

— Садись, — она указала рядом с собой.

Он неуверенно присел на корточки.

— Возьми подушку. Трясет, — Элеонор была немногословна.

— Слушаюсь, — Эдвард не знал как себя держать. При первой встрече с Элеонор он понятия не имел, кто она, и был самим собой. А сейчас его сковала робость, он казался себе неуклюжим, грязным, даже глупым.

— Не бойся меня, — Элеонор видела это не впервые. — У меня устали глаза. Почитай мне, — она указала на черный фолиант, лежащий на крышке сундука.

Эдвард открыл книгу. Овидий. Он никогда раньше не читал светской поэзии. Изо всех сил стараясь произносить латинские слова изысканно, как он себе это представлял, он начал. Сначала медленно и монотонно. Потом он поймал ритм, свыкся с кучерявой каллиграфией, и зазвучал уверенней.

Элеонор несколько раз поправила его произношение, а потом махнула рукой. Он читал все увлеченнее, лишь иногда спотыкаясь и краснея на слишком откровенных строках:

Эдвард остановился. Его уши горели. Овидий или не Овидий, но произнести это даже про себя казалось ему немыслимым, а тем более прочитать при королеве. Когда пауза затянулась, Элеонор пристально посмотрела на него, и вдруг рассмеялась.

— Напрасно ты стесняешься. Древние знали как жить. В следующий раз будем читать Катулла. И она продекламировала:

Так Эдвард стал постоянным гостем в фургоне Элеонор. Она везла с собой целый сундук книг — Плутарха, Вергилия, Сенеку… Он читал вслух, а в свободное время — про себя. Элеонор требовала высказывать свое мнение. Сначала ему было неловко — он бы охотнее выслушал ее и согласился. Но постепенно иудейская привычка спорить взяла свое. Занятия с дядей научили его делать это, не теряя почтительного тона. Первым за долгое время он осмелился перечить Элеонор, и ей это нравилось. Она начала обсуждать с ним политику, спрашивать о медицине, злословить о придворных. Несколько раз в пылу спора он неосторожно упоминал свое прошлое, но обычно ему удавалось выкрутиться. Если Элеонор и поняла, что он такой же ученик цирюльника, как она прачка, то молчала.

За тонкой стеной глухо журчали слова. Потом тяжелое дыхание, смешок, вздохи, шёпоты, чмоканье. Скрип, постаныванья, возня, что-то падает на пол (подушка?), случайный удар по стене, тишина. Снова стоны, шепот, шуршание, опять тишина. Слабый хриплый голос, возня, ритмичный скрип, вскрики. Один тихий, но в открытую, другой — подобающее мужчине мычание. И снова шепот, теперь уже громкий.

Мик прожил с Люси и ее мужем Роджером около года. Днем он подолгу сидел на террасе, наблюдая за соседским котом, всегда безуспешно охотившимся за птицами. По вечерам обыгрывал Роджера в шахматы. Эта часть мозга, как видно, совсем не пострадала. Он бы охотно поменял шахматы на возможность говорить. Люси возила его на терапию, а когда не успевала, сама читала с ним дурацкие упражнения из толстой красной папки. «Ма, Ме, Ми…». С Люси у него получалось лучше, чем с логопедом. Осенью, однако, она пополнела и замкнулась в себе.

Мик знал, что рано или поздно ему придется уйти, и не удивился, когда Роджер пришел в его комнату с рулеткой и долго измерял что-то. Вскоре в коридоре появились свертки и ящики. Они стояли в ряд у его двери, как будто в очереди — ждали, когда он освободит комнату. Наконец, Люси позвала его и долго с виноватым видом расхваливала какой-то Центр.

Неделю спустя он стоял у широкого окна, надеясь увидеть уходящую Люси. Ветер носил по пустому парку почерневшие от первых морозов листья. Аллея голых клёнов уходила вдаль, в город. Люси действительно появилась, но пробежала аллею не оглядываясь. Слез в ее глазах Мик видеть не мог. Он разочарованно опустился на кровать.

Как заверил Люси директор, Реабилитационный Центр имени Ханса Бергера не был сумасшедшим домом. Поэтому больных здесь называли выздоравливающими. Попадались разные — и молчуны вроде Мика, и болтуны, и заики. На второй день один из молчаливых почуствовал в Мике родственную душу, взял его за руку и весь день ходил за ним, как приклеенный, заглядывая в глаза и жестикулируя.

Через несколько дней — он сбился со счета — Люси принесла суп и апельсины и ушла, с полчаса помолчав. Когда она снова растворилась в воздухе в конце аллеи, Мик надел городскую одежду и спокойно вышел за дверь. Его никто не окликнул — как и говорил директор, Центр Ханса Бергера не был сумасшедшим домом.

— Приехали, — устало объявил водитель. Нетвердой походкой Мик вышел на тротуар. Он понял, что площадь ему незнакома, только когда двери закрылись. Это был не тот город, а возможно, и не тот штат. Надеясь, что на другой стороне автобус остановится снова, Мик побежал.

— Эй, приятель, куда торопишься? — раздалось позади. Он услышал и понял. Слова были несложные, голос спокойный. Именно таким тоном разговаривали герои вестернов, которые он смотрел всю осень. Если бы все говорили как в кино, Мик был бы вполне приспособлен к жизни. Он остановился. Прыщавый детина не старше семнадцати смотрел на него исподлобья. Еще двое выдвинулись вперед, обходя его с обеих сторон.

— Деньги есть? — спросил прыщавый. Мик яростно покрутил головой. На последние двенадцать долларов он расчитывал добраться назад в город. А может и к Люси. Или лучше просто позвонить ей? Но как объяснить, где он? Размышлять над этим сейчас было бесполезно. Юнцы приближались. «Итак? — требовательно протянул прыщавый. — Как у нас насчет зелени?». Мик снова пожал плечами и вдруг почувствовал боком острое: «Давай выворачивай карманы, быстро». Через мгновение площадь была пуста. Мик лишился денег, документов и телефона Люси.