Итальянец - Матрица Справедливости [СИ]

Элиазар сидел на камне в гавани Аттальи и смотрел на суету, всегда сопровождающую отплытие. На горизонте, где зловеще-серые волны сливались с мертвенным небом, виднелись корабли. Десяток черных пятен разного размера. Как пауки, ползли в их сторону шлюпки, по восемь весел в каждой.

Ругаясь и потея, четверо слуг пронесли сундук с королевским гербом. Двое рыцарей стояли у берега, вперив друг в друга яростные взгляды и положив ладони на рукоятки мечей. Не поделили место на шлюпке, а она тем временем отплыла, не дождавшись.

Элеонор руководила погрузкой своих дам. Как и все, они изрядно пообтрепались. За масками гордых амазонок оказались обычные одуревшие от усталости женщины. Только несколько десятков из них сегодня отплывали. Остальным придется попытать удачи и вместе с обезглавленным войском пробиваться в Антиохию пешком.

Крестоносцы шатались по окрестностям Аттальи уже почти два месяца. Здесь они наконец были в безопасности от турок. Провиант удалось достать, хоть и втридорога, а фуража не было ни за какие деньги.

Людовик, как всегда, обвинил Мануила. От самого Константинополя он клял императора, хотя тот поначалу вел себя безупречно. Он предоставил провизию и проводников, и даже начал отвлекающую кампанию против сельджуков. За это Мануил, как и все его предшественники, потребовал от крестоносцев ленной присяги. Тогда-то оскорбленный Людовик и стал винить императора во всех бедах, от дрянной погоды до мозолей на нежных королевских ногах. Элеонор однажды спросила его: «Eсли тебе птица на голову нагадит, тоже Мануил будет виноват?» Людовик разразился новой гневной и богохульной тирадой, из которой Элеонор заключила, что будет.

Сброд в хвосте войска быстро понял, куда дует ветер. Они возвращались из деревень, увешанные добычей, иногда перекинув через седло смуглую крестьянку с крепкими икрами. Людовик закрывал на это глаза, а однажды, чтобы досадить Мануилу, приказал взять небольшой ни в чем не повинный греческий город. Город был разграблен и сровнян с землей.

После этого провиант подорожал, проводники куда-то исчезли, а набеги сельджуков, поощряемые местным населением, участились.

Элеонор тогда высказала все что думала. «Можно присягнуть хоть дьяволу, если это необходимо» — увещевала она. «Женщины! Никакого понятия о чести», — пробурчал Луи. Она напомнила ему о древности своего рода. Он пренебрежительно отозвался об одном из ее предков… С тех пор они не разговаривали.

Прибыв в Атталью, Людовик медлил, не решаясь двигаться дальше, пока войско уничтожало скудные запасы. Наконец, он усмирил гордыню и попросил императора о флоте.

После долгого ожидания вместо ожидаемой огромной эскадры на горизонте появились два галеона и пара десятков скорлупок помельче. Пилигримы и рыцари, возбужденные близостью цели, восприняли это как еще одно ниспосланное Богом испытание, и заявили что пройдут в Сирию сами. Король, его двор, избранные вельможи и прелаты могли отправиться морем с почти чистой совестью и оставить войско в руках Божьих.

Первые отряды уже покинули город. Элиазар медлил. Элеонор в суматохе забыла про него, а он не напоминал. Как и многие другие, сейчас он пришел в гавань, чтоб посмотреть на отплытие.

Переругиваясь на смеси греческого с лигурийским, матросы налегли на весла, и очередная шлюпка отошла от берега. Пассажиры замахали руками, прощаясь с остающимися, — до встречи в Иерусалиме, — пока один из матросов — суровый грек с уродливым красным шрамом — не приказал им сидеть.

Элиазар только сейчас заметил, что суматоха на пристани почти улеглась. На рейде оставалось три корабля, остальные уже снялись с якоря и отправились в сторону Антиохии.

Он встал с камня и пошел в сторону города, не оглядываясь. Без оружия, без покровителя, без коня, без знания языка, он был обречен, как и остальная армия. Нужно было срочно что-то придумать. Прежде всего — найти хорошую компанию.

Он уже подходил к портовой таверне, когда его окликнул Готлиб: «Тебя зовет Ее величество».

Густой людской кисель расползался из городских ворот по поляне на берегу Оронта. Весь город уже собрался, а народ продолжал прибывать — из окрестных деревень и издали. Загудели трубы, перекрывая конское ржание и выкрики торговцев. Эдварда вдруг бросило в сторону, он чуть не упал — это толпа шарахнулась от выезжавших из города рыцарей. Еще недавно, пыльные и полуголодные, они устало брели по горам Малой Азии, а потом просили смерти в пропахшем их желудками трюме. Сегодня, в отполированных латах и алых, синих, белых одеждах, с гербами и в сопровождении оруженосцев, они были неузнаваемы.

Двор Раймунда Пуату в Антиохии был самым оживленным местом в Святой Земле. Сюда стекались трубадуры, жонглеры, странствующие рыцари, торговцы и просто искатели приключений. Здесь можно было услышать последние сплетни, нанять оруженосца, присоединиться к отряду для очередной вылазки в арабские земли, или ввязаться в драку.

Сам Раймунд, уже немолодой, но подтянутый, с сияющими на солнце черными волосами, замыкал колонну на массивном белом коне. Народ восторженно загудел — Раймунд был щедр, а потому популярен. Эдвард отдал должное его представительной, воистину королевской внешности и осанке. Раймунд чуть повел головой, и казалось — он всех обвел взглядом, всех заметил и поприветствовал.

Рыцари въехали на ристалище и разбились на две группы, а Раймунд чуть задержался. Такая вольность была против правил, но он был здесь хозяином. Он шагом подвел коня к трибуне, ловко соскочил, сразу оказавшись на одном колене у ног Элеонор, и впился губами в ее руку. Время от времени он отрывался, поднимал голову и что-то говорил, глядя королеве прямо в глаза, а затем снова нагибался и продолжал осыпать руку поцелуями. Лицо Элеонор заливалось румянцем, она внимательно слушала, несколько раз улыбнулась и наконец расхохоталась.

Элеонор любила дядю Раймунда с детства. Когда она была девочкой, он часто появлялся у них в доме — шумный, большой, и уже тогда казавшийся ей очень красивым. Он подолгу говорил с ней, как с равной, и всегда приносил ей какой-нибудь пустяк. Одно время она собирала эти резные игрушки и медные колокольчики в шкатулку. Сейчас галантный Раймунд снова покорил ее сразу же по приезде. Измученная, она проспала весь первый день, а когда проснулась, пол ее комнаты был усеян лепестками степных цветов.

Раймунд оторвался наконец от руки Элеонор и вскочил в седло. Она провожала его взглядом, а он, нагнувшись к холке коня и что-то прошептав, легко перенесся через ограду.

Глашатай начал перечисление титулов, заслуг и девизов сражающихся. Раймунд нетерпеливо гарцевал впереди своего отряда. Наконец взметнулись флаги, двенадцать забрал с лязгом опустились, и двенадцать пар шпор вонзились в бока лошадей. Последний день турнира начинался.