Ицхокас Мерас - Сара

Который пялился на нее, на ее белевшую обнаженную грудь.

Так зачем им Шмулик? Парню этому или Бени, Ахмеду, зачем им Шмулик, чтоб ни за что, ни про что его убить?

Зачем?

В самом деле…

Только она, она, Сара, нужна Бени, а может, и не нужна больше, или все еще нужна?.. Но не Шмулик.

Она стояла у окна, следя за удалявшейся машиной с белыми цифрами армейского номера на черной табличке. И густая, черная полоса отработанных газов тянулась за жестяной коробкой, в которой сидела Мара, девочка, солдатка, торопившаяся к своему майору, спешившая на север.

Конечно, успокаивала, утешала ее Сара, если нравится майор, если он действительно нравится тебе…

Почему нет?

Если нравится.

Если свой, хороший, живой.

Если тут, рядом.

Если мил тебе.

Почему нет?

Сара услышала звонок. Или ей почудилось?

Нет, не почудилось.

Опять звонят.

Снизу кто-то просит открыть.

Кто?

Вроде, не заметила притормозившей машины, чужой, незнакомой машины, подъехавшей с чужими, незнакомыми людьми, глядящими — та ли это улица? Тот ли дом?

Не заметила.

Она стояла, стиснув пальцами подоконник.

Нет, не видела.

Только серое такси за углом мелькнуло и скрылось.

Со двора выехало, значит, во дворе у них побывало, а она и не заметила. Господи!

Чужая машина была, а она не видела, не слышала, как же так, хорошо, что такси, слава Богу, что машина не стала во дворе, уехала, но как же она не заметила — не увидела, не услышала?!

У окна стоя?

Глядя на двор?

И чужую машину не заметила?

Она зажмурилась, опустила голову.

И снова услышала звонок.

Но не двинулась с места, ждала.

Ждала, не двигалась, потому что звонок этот был похож, хоть и сама не знала чем, был похож на тот, что раздался в Судный день, когда Йона ушел уже, и Шмулик ушел, и настала краткая передышка между сиренами: одной — отгудевшей и другой — не прогудевшей еще.

Она стояла, как сейчас, у окна, и слышала тот звонок.

А перед этим по двору медленно прошагал Бени с солдатской сумкой через плечо.

Посреди двора он оглянулся и встретился с ней взглядом.

Тогда свернул к ее дому.

Позвонил снизу.

И теперь такой же звонок.

Почему?

Вряд ли это Бени, ведь не видела, чтобы он вернулся.

В тот раз она подошла к двери, подняла трубку и ничего не сказала, лишь услышала:

— Пусть хоть всех убьют, но я вернусь, — шептал внизу, в дверной микрофон Бени. — Вернусь! Все равно я тебя возьму. Когда вернусь… Жди!

Он все еще хотел ее силой взять.

Она бросила трубку, та сорвалась с пластмассовой вилки, ударилась об пол, подскочила, снова ударилась и треснула, а потом еще долго билась о стену, повиснув на пружинящем шнуре, и, должно быть, там, внизу, стоял усиленный динамиком грохот.

Она ничего не сказала.

Только тот звонок узнала, запомнила, словно кто-то вписал его, как гвоздем процарапал в складках мозга.

А может, не Бени?

Может, просто солдат загрубелой рукой жмет на кнопку звонка?

Может, Йона?

Может, Йона пришел с войны?

Жив-здоров, цел и невредим, даже не ранен, такой же, как тогда, в Судный день, когда ушел, надев защитную форму, ушел, как все — без провожанья, без слез.

Может, больше не надо ждать чужой машины?

Может, Йона сам вернулся — живой, здоровый?

Господи…

Гос-по-ди!

Она кинулась в кухню, растолкав не успевших отскочить близнецов, схватила бутылки — красную, бархатную, и другую — с виски, побежала опять в гостиную, поставила напитки на стол, среди хрусталя и фарфора.

Отошла, полюбовалась.

Ничего, что молчал, за всю войну даже весточки не подал.

Ничего.

Не пропал, не сгинул.

Нашелся.

Нашелся?

Не пропал?

Нет, не его рука нажала кнопку звонка.

Вот опять.

Нет, не его…

Она подошла к двери, подняла надтреснутую трубку и услышала женский голос, пожилой женский голос, спросивший по-немецки:

— Здесь проживает фрау… мм… Сара, да?

Пауза.

— Здесь проживает герр Иоганн? Здесь?

Пауза.

— Можно войти? Я туристка, из Германии. Мне можно войти, да?

Пауза.

— Какой этаж? Шестой? Да? Шестой этаж?

Пауза.

— Я не надолго, нет… Можно?

Пауза.

— Но… Действительно здесь проживает герр Иоганн? Иоганн, да?

Пауза.

— Я, должно быть, разговариваю с фрау… мм… Сарой? Да?

Пауза.

— Я не надолго, нет. Можно, да? Правда, можно?

Разговор был начат.

И хорошо.

Не надо было все начинать сначала, уже шел разговор, когда Сара открыла дверь, чтобы впустить гостью.

Можно было без особых усилий поддержать разговор.

Словно давно друг друга знали.

Не впервые встретились.

Они узнали друг друга еще до того, как поздоровались.

И видно, у обеих было такое чувство: они даже не представились. Разговор завязался и можно было не начинать сначала, а лишь продолжать, поддерживать его, и хорошо, и слава Богу, подумали обе сразу, пытаясь улыбнуться друг другу.

— Хоть бы предупредили… — сказала Сара.

— Да.

— Я бы встретила вас.

— Да, да.

— Вы остановились в гостинице?

— Да, да, в отеле, у моря.

— У нас теперь столько места, я одна осталась.

— Да, конечно. Одна?

— Одна.

— А…

— В армии.

— О да, в армии… На войне?

— У нас говорят — в армии.

— О да, так. На войне…

— На войне.

— Но ведь там стреляют?

— Да, стреляют.

— Иоганна могут убить?

Пауза.

— Боже мой…

Пауза.

— Боже… Но почему он должен быть убит здесь, в какой-то Азии?

— Не знаю.

— Почему он должен быть убит в какой-то дальней стране, где вечно печет солнце и летом не бывает дождя, а зимой — снега?

Capa молчала.

— Почему он должен быть убит в чужой стране, так далеко от дома?

— Почему далеко? Его дом здесь. Это его дом, — сказал Сара.

— Здесь? Действительно здесь? Он рожден в Баварии.

— Я тоже не здесь родилась.

— Вы еврейка.

— И он еврей. Не так ли?

— Это было несчастье. Божья кара.

— Таким уж он родился у вас, евреем.

— Над чужим горем грех смеяться.

— Он был хорошим евреем.

— Он мог быть таким же хорошим немцем.

— Он был доволен своей долей.

— Вы говорите — был… И раньше тоже сказали — был… Почему — был?

— Не знаю. Не знаю, почему я так сказала.

— Вы хотели сделать мне больно, да?

Сара не ответила.

— Да… О да! Вы злая, вы очень злая женщина.

— Неужто злая? — то ли гостью, то ли себя спросила Сара.

Гостья молчала.

Они сидели в глубоких мягких креслах, перед гостиным столиком, сидели и разговаривали, будто в самом деле были давно знакомы, и ничего удивительного, если вдруг, не сообщив заранее, даже не позвонив, не предупредив по телефону, заглянула гостья, зашла на минутку поболтать, выпить чашечку кофе, чашечку хорошего черного кофе, который Сара приготовила в два счета, словно ждала, знала, что гостья забежит на минутку, раз-два — и приготовила, благо кофейник под руками и мигом закипел, лишь отмахнулась от близнецов, снова попавшихся ей в кухне, смолола кофе, раз-два — и готово, теперь две женщины болтали, сидя в мягких, уютных креслах, и она не стала поднимать жалюзи, им хорошо было в полосатом сумраке, где ветер пошевеливал жалюзи и по стене, по картинам ходили полосы света и тени, зеленела масляная трава, пестрели цветы и шелестели листья деревьев, — можно было видеть и слышать этот шелест.