Сергей Синякин - Горькая соль войны [сборник]

На взгляд Шаруна, мозги отца вряд ли бы помогли Леньке. Не зря говорят, что яблочко от яблоньки недалеко падает. Рядом со стариком на покрытом клеенкой столе стояла трехлитровая банка, заполненная пивом на треть, залапанный стакан в следах пены, а на газете «Известия» торчали в разные стороны обглоданные кости тарани.

И вообще горница носила следы убогой бедности — стены беленые, табуретки ободранные, и даже коврик на стене с изображением гордого рогатого оленя казался облезшим.

— С Кривым он давно дружит? — спросил Дронов.

— С Пашкой-то? — переспросил хозяин. Подумал, прикрывая глаза, посчитал что-то на морщинистых, узловатых и темных пальцах: — Так с неделю будет. Он его к нам из бильярдной притащил. Денег у этого Пашки немерено, при мне вот такую пачку из кармана доставал! — Старик на глазок показал толщину пачки, опять немного подумал и увеличил зазор между пальцами. — В два дня пропили! — добавил он с видимым сожалением, смешанным с некоторым восторгом.

— Из какой бильярдной? — тут же спросил Дронов.

— С Дома офицеров, — сказал отец Леньки Виноградова.

— Да, — склонившись к оперуполномоченному, сказал участковый Васин. — Там в районное отделение из управления звонили. Сказали, что к восьми вы обязательно должны быть там. Все трое.

— Случилось что? — спросил Шарун.

Участковый пожал плечами:

— Ничего не объясняли. Операция какая-нибудь. Сейчас каждый день операции идут по зачистке тыла.

Он опять досадливо закряхтел, глядя на беседующего с хозяином Дронова, махнул рукой, словно отгонял от себя будущие неприятности, и сказал с горечью:

— Вставят мне завтра фитиль!

Шарун прошелся по комнатам, посмотрел вещи на вешалке, отделенной от комнаты давно не стиранной ситцевой занавеской. Похоже, хозяин дома не врал. Вещей сына не было, если бы тот жил в родительском доме, обязательно были бы следы такого проживания.

— Когда сын в последний раз был дома?

— Вчера, — сказал хозяин.

И совсем он был не старик, лет сорок пять ему было, не больше. Просто из-за морщин он казался старше своего возраста. Кожа у него была коричневой и навсегда загоревшей, потому что работал он у мартена. А еще, наверное, потому, что пил много и охотно.

— Вчера он был, — повторил хозяин дома. — Денег спрашивал. А где я ему их возьму?

— Паспорт его дома? — вмешался Шарун.

— Был дома, — хозяин встал, долго рылся в коробке, которую достал с этажерки, протянул младшему лейтенанту темно-зеленую книжицу. С обратной страницы на Шаруна глянул улыбчивый, светловолосый парень, в котором ровно ничего не было от убийцы и негодяя.

— Вчера он с Пашкой приходил? — спросил Шарун, пряча паспорт в карман.

— Пашки не было, — отозвался старший Виноградов. — Колька Армяшка с ним был.

— Оружие у сына было?

— Какое оружие, — Виноградов встал и принялся осторожно наливать пиво в стакан. — Откуда? Сопляк еще с оружием ходить. Вот у Пашки я «дуру» видел. У нас на заводе такие у вохровцев были.

— Наган, — сказал участковый Васин. — Вохрякам их выдают.

Он был не совсем точен, наганы имелись на вооружении и в милиции, правда, последнее время их на ТТ менять начали, но все равно, пока еще револьверов и в органах хватало. А ВОХР действительно стала получать для охраны объектов наганы. Только это еще ни о чем не говорило.

— А что мой оглоед натворил? — спросил Виноградов. — Ходите, расспрашиваете, паспорт вот забрали…

Шарун, не отвечая ему, прошелся по комнате и снова вернулся к столу. Что-то не нравилось ему, только он никак не мог сообразить, что именно. Некоторое время он разглядывал мусор на столе, потом брезгливо потянул к себе консервную банку, полную окурков папирос «Север». Банка была свежее вскрытой, она даже хранила остатки тушенки и жира. Но не это заинтересовало оперуполномоченного. На фронте он уже несколько раз встречал такие консервные банки. Они входили в сухой паек немецкой армии. Насколько он мог судить, маркировка тоже совпадала. Правда, на стихийных рынках можно купить все, что угодно, поэтому банка еще ни о чем не говорила. Но Шаруна, еще когда он только начинал работать в розыске со старшим лейтенантом Пресняковым, учили обращать внимание на мелкие и ничего не значащие, на первый взгляд, детали. Вот он и обратил.

— Я так думаю, — сказал Дронов, когда вышли на улицу, — из города они, конечно, подались. Дураки они, что ли, сидеть и ждать, когда повяжут? Потому Ленька и деньги у отца спрашивал.

— Могут на поселке тракторного отсиживаться, — возразил Костя Иванов. — В бараках. Пашка этот с головой не дружит. Залетный он, судя по нахальству, из блатарей. Главаря из себя лепит, перед дружками фасон держит.

— Вот ты туда и смотаешься, — сказал Шарун. — Особо не светись, разведай, как и что. Ну, если будет возможность, установочные данные на него возьми. Может, прописан был.

— А мы? — влез в разговор Дронов.

— А мы поедем в отделение, — пояснил Шарун.

— Иван Николаевич, можно я с Костей?

Шарун немного подумал.

— Можно, — разрешил он. — Только без подвигов. На рожон зря не лезьте. Им человека угробить, как два пальца оплевать. Ну что, Васин, в отделение?

— Мне бы лучше здесь, — с сомнением отозвался участковый. И, чтобы его поняли правильно, пояснил: — Мне еще два трупа в морг везти.

Шарун проводил оперативников взглядом.

— Орлы, — позвал он. — Чуть не забыл. К восьми вечера надо быть в управлении. Начальство звонило.

— Опять общегородская, — с досадой сказал Дронов. — Надоело уже притоны чесать. В баню сходить некогда.

— Принять к исполнению, — приказал Шарун. — К восьми обоим быть как штык! Все ясно?

Дронову и Иванову было ясно все, поэтому они только кивнули.

Проводив их, Шарун отправился в отделение.

Возле отделения милиции на столбе висел громкоговоритель.

«…Войска фронта, несмотря на подавляющее превосходство противника в воздухе и танках, — вещал голос, — стойко удерживают свои позиции, лишь в отдельных пунктах на подступах к Сталинграду противнику удалось вклиниться в нашу оборону и прорваться танками в глубину. Наземные войска противника поддерживает до ста пятидесяти самолетов…»

В отличие от нескольких стариков, прислушивающихся к репродуктору, Шарун знал, что кроется за этими скупыми словами. Немцы шли на город, до их появления на улицах оставались считанные дни, а быть может, время уже шло на часы. Сейчас танковый молох германской армии дожевывал советских бойцов, пытающихся оказать сопротивление, и готовился к прыжку на Сталинград. В дубовых рощах Паньшино и Трехостровской гремели котелки и слышалась немецкая речь.

В такое время отсиживаться в тылу просто неприлично. Впрочем, была еще одна причина, по которой Ивану Николаевичу было лучше в армии. Бывший детдомовец, он свободнее чувствовал себя в коллективе. Он привык к тому, что его окружают люди, с которыми просто и хорошо, которые знают чувство локтя и поддержат в трудное время, не дадут скиснуть, струсить и проявить слабость. За месяцы войны он привык к четкому армейскому делению, к тому, что приказы не обсуждаются, в полку Шарун был, как патрон в обойме. Он уже немного отвык от вольной гражданской жизни, а иногда даже радовался тому, что не женат: не дай бог, убьют — плакать будет некому.