Артемий Леонтьев - Варшава, Элохим!

Шорохи прикосновений.

Наутро, в десять часов, во дворе дома появился отряд жандармов и эсэсовцев. Сразу поднялся шум, отряды «Дрора» заняли свои позиции: вооруженные бойцы окружили лестницу, облепили со всех сторон. Немцы двигались медленнее, чем вчера, тяжелый шаг, отдающийся в ушах гулким эхом, уже не был таким самоуверенным. Наконец из проема высунулось несколько голов в касках – залп из почти десятка стволов изрешетил лицо первого солдата и скосил еще нескольких, идущих прямо за ним, оставив на стенах кровавые пятна и брызги. Немцы в панике кинулись обратно. Те бойцы группы, кто был с оружием, подбежали к окнам и продолжили вести огонь, цепляя спины, плечи и затылки бегущих. Отто кинул табурет в окно, чтобы разбить стекло, поджег фитиль бутылки с зажигательной смесью и бросил ее в укрывшегося за мусорными баками немца, который стрелял из карабина. Огонь вспыхнул, залил каску, облепил лицо и грудь – солдат бил себя по глазам и метался по внутреннему двору. Пространство перед домом было достаточно тесным, поэтому многие эсэсовцы оказались в ловушке, но плотные автоматные очереди, стегающие окна, не давали бойцам разогнуться: в глаза летели ошметки стен, взлохмаченные оконные рамы и куски потолка. Вести прицельную стрельбу не удавалось, да и скудость боеприпасов не позволила воспользоваться преимуществом в полной мере. Хаим взял гранату и не глядя бросил во двор, чтобы сбить темп немецкой стрельбы; взрыв действительно заставил солдат пригнуться и временно рассеял огонь. Хаим схватил еще одну гранату, на этот раз он кинул ее в солдат, тщательно примерившись. От нового взрыва дом тряхнуло, оставшиеся стекла вылетели, поранив нескольких бойцов. Эсэсовцы залегли и даже не высовывались. Только из-за бетонного ограждения перед домом стреляли несколько жандармов. Теперь восставшие могли вести прицельный огонь, который тотчас выкосил еще несколько серых и зеленых шинелей. К дворику подошло подкрепление, новый отряд полоснул по окнам залпом.

Отто высунулся в окно и увидел, что, несмотря на перехваченную инициативу, эсэсовцы отступили. Он повернулся к своим:

– Собрали манатки, черти… отходят. – Отто улыбнулся и отер со лба пыль. – Не ждали, суки, думали, в лобик поцелуем?!

Волна радости прокатилась по дому. Отто нашел глазами Эву. Девушка перевязывала руку раненому, но, почувствовав на себе взгляд возлюбленного, подняла на него улыбающиеся глаза.

В гетто повисла тишина недоумения: удивлялись восставшие – тому, что живы; удивлялись немцы – тому, что получили оплеуху от безответных евреев, которых до этого вели на убой молчаливыми тысячами.

Не желая терять время, Отто выбежал из дома и, двигаясь быстрыми перебежками, начал собирать оружие и патроны. К нему тотчас присоединились еще несколько человек. Члены группы не стали рисковать и решили передислоцироваться к убежищам на улице Заменгоф, 59. Когда боеприпасы были собраны, отряд снова взобрался наверх и запетлял по крышам торопливой гусеницей. Отто гладил ладонью свою новую винтовку, ощущение заключенной в руках стальной силы приятно щекотало сознание, – маслянистая и тяжелая, она подставляла ладони свою крепкую сбитость, твердость, отлаженность, наполняла уверенностью, будоражила чувством власти – так, словно это был скипетр. Отто горел мыслью, что вот наконец настал его час, пришел черед сказать свое слово и ответить нацистам на все их бесчинства. Эва заметила, что у ее возлюбленного даже лицо изменилось после того, как он взял в руки карабин и вогнал в него костяшку пятипатронной обоймы. Глаза архитектора стали жестокими, это несколько смутило медсестру, но она понимала его чувства.

Карательные меры не заставили себя ждать. Вскоре несколько немецких отрядов расхаживали по гетто и без разбору забрасывали в окна домов гранаты. Однако на этом все и закончилось, акция общей ликвидации была прервана и отложена на неопределенный срок. Немцы не знали, насколько малочисленны и плохо вооружены восставшие, силы Еврейской боевой организации были сильно переоценены, а потому немецкое командование решило продолжить акцию после более тщательной подготовки, подключив к операции боевую технику и увеличив численность задействованных войск.

Обитатели гетто были предоставлены сами себе, их контролировали только осведомители, немцы на улицах не появлялись. Предприятия закрылись, жители не выходили на работы, приостановил свою деятельность и юденрат. Трудились лишь команды Werterfassung – евреи, собиравшие для немцев имущество убитых и депортированных.

Участники сопротивления активно использовали передышку: строили подземные бункеры, выкапывали глубокие ямы, от системы водопровода протягивали трубы или рыли колодцы; от проходящих рядом кабелей делали отводы, а если их не было, просто запасались керосином, карбидом и свечами; из каждого бункера делали несколько выходов, чтобы в случае, если немцы обнаружат один, можно было бы уйти через другой; в каждом бункере оставляли запас еды – сухари, муку, крупу. Но самое главное, организация серьезно занялась вооружением, покупая на арийской стороне все необходимое. Деньги на оружие и боеприпасы собирали у толстосумов, обложенных крупным налогом; в каждом случае о доходах человека собиралась информация, которая и позволяла определить норму выплат; крупные суммы были взяты с отдела снабжения юденрата – семьсот тысяч злотых, а с самого юденрата – двести пятьдесят тысяч. Хорошенечко потрясли карманы многих спекулянтов, совладельцев шопов и руководителей рабочих колонн: Аполиона, Ротштайна, Нойфельда, Шенберга. Продуктовым налогом были обложены и оставшиеся пекарни: с каждой ежедневно взималось по сорок буханок хлеба. У Еврейской боевой организации даже появилась собственная тайная тюрьма, находившаяся на улице Мила, 2, там содержали подозреваемых в пособничестве гестапо, грабителей, а также членов семей тех, кто отказывался выплачивать налог. Их держали до тех пор, пока родственники все-таки не приносили требуемых денег. В тюрьму приводили только ночью, двигались по крышам, завязав глаза арестованным. Здесь казнили разоблаченного предателя – видного писателя и скульптора старика Альфреда Носсига, который долгое время являлся одним из главных осведомителей гестапо.

Армия Крайова выделила Еврейской организации из своих колоссальных арсеналов лишь один ручной пулемет, один автомат, семьдесят пистолетов и пятьдесят гранат; немногим больше оружия и боеприпасов передала в гетто Гвардия Людова. Скептически относившиеся к военным амбициям евреев, польские подпольщики не хотели дать больше, поэтому боевой организации пришлось самостоятельно обеспечивать себя. По-настоящему поток оружия хлынул в гетто, только когда у евреев сопротивления появились деньги, – торговцы с черного рынка на арийской стороне каждый день приносили крупные партии. В расцвете торговли цена за пистолет доходила до пятнадцати тысяч злотых, за винтовку – двадцать пять тысяч, а за один патрон – сто двадцать злотых. В квартале наладилось производство бомб; когда прогремел первый испытательный взрыв, началась паника, все бросились к убежищам, решив, что ликвидация возобновилась, пока не догадались, в чем, собственно, дело. Сырье для создания бомб передавало польское подполье с арийской стороны. Теперь каждый член Еврейской боевой организации был вооружен как минимум винтовкой, пистолетом и гранатами.