Светлана Нина - История в зеленых листьях

Мирина тотальная доброта к Варе была окрашена непонятным чувством жажды, чтобы её оценили по заслугам. Чтобы возвыситься в собственных глазах за счёт полёта в зеркале другого. Чтобы обезоруживать собственной напускной добродетелью. Чтобы отплатить Варе сторицей за её благодушие, когда Мире было так тяжко. Варя делала отношения других лучше, сплачивала и смягчала их. Мира видела в ней улучшенный вариант себя.

– И умные девочки беззащитны. А мне не хватало твоей силы.

– Любая сила иллюзорна и зиждется лишь на договорённости социума. Все мы сильны, пока нас не избили на допросе.

– Ты сильная, не я, – повторила Варя.

– Ошибаешься, – отвечала Мира спокойно. – Сила тяжела, но слабость несёт ещё больший груз. Жизнь в принципе невыносима. Вы думали, что я хотела покончить с собой… Но более жизнелюбивого человека вам не найти. Я в категории, которая никогда этого не сделает. Беру от жизни то, что она мне предлагает, – слишком контрастен пример матери, которая вовремя не схватила. Я молода, и долго буду молодой. Лучше бы на всю жизнь. Молодость – это уметь видеть весну, наслаждаться влажным запахом земли… Даже невзирая на мою вечную сонливую меланхолию из-за жизни на севере.

– Это ты сейчас так думаешь. А тогда тебя затуманил миг, наитие. Я прекрасно понимаю это…

– Нет, Варя. Я играю в жизнь. Но даже играя, я от неё не откажусь. Слишком она фундаментальна. Особенно после того, как я своими глазами видела, что моя бабушка, лежавшая в реанимации два месяца, оправилась. Преодолела себя и цеплялась иссохшей рукой за край стула, чтобы подняться и пойти. Это торжество человеческого духа. И тогда я поняла, насколько смехотворны мои жалобы. Особенно на отсутствие времени. У неё времени вообще могло не остаться, и тем не менее она вставала и неуклюже шла по комнате. Чтобы продлить расплавленную боль бытия. Мы привыкли выживать. Нам ничего другого и не остаётся. Жизнелюбие трансформируется в обыкновенную тягу выжить, вытянуть. Социум не отобрал у нас древнего консенсуса эволюции. Он лишь трансформировал его и бросил нам под босые ступни несколько бонусов вроде медицины и предыдущего опыта человечества, заточенного на бумаге.

– Да… – блаженно протянула Варя. – И при этом все мы наркоманы в чём-то. Семье, закатах… Фанатизме.

– Проще говоря, зависимые от эмоций обладания или поиска.

– Да…

– Знаешь, меня периодически затопляет тяжёлое чувство, что то и те, кто составляет жизнь, уже безжизненны. А нового нет, или оно не так цепляет. Что сила и солнце остались в прошлом, а впереди лишь измождённость и отсутствие смысла. Но именно в середине тусклого сумрака затяжной зимы, в какой-то из беспросветных вечеров разгорается меланхоличная, цепляющая и неиссякаемая жажда жить, жажда всплыть, дотянуть. Потому что впереди ещё столько прекрасных лет, впечатлений и дум. И люди вокруг, несмотря на все с ними тёрки, прекрасны, нетипичны и вдохновляющи. И смотришь на них иначе после какого-то скользящего разговора в плохо освещённом баре.

– А зачем вообще жить, если не получаешь желаемого и треплешься в собственной хронической усталости? – странно спросила Варя.

– Потому что за спадом всегда настаёт весна, – уверенно отозвалась Мира. – Сладкая сонливость марта. Всё ещё ледяного и обманывающего своим высоким небом. Есть люди, без которых бы ничего не было… Созидатели, вытягивающие всё на горбу.

Мира замолкла. Молодость… мчаться по выдраенным комнатам в продуваемость окон, навстречу статичной воде апреля и голубеющему небу с последом северного сияния. Мчаться не куда-то, а под сумерки набухающих почек, в наслаждение, закреплённое симфоник-металлом. Осязаемый экстаз процесса жизнедеятельности. Благодарность за каждую молекулу воздуха. Ты есть, и это само по себе благоденствие. Нет ничего лучше и бесконечнее этого ощущения. Остальное – его производные, не имеющие большого значения. Подольше бы растянуть это золотое осязание восхищения жизнью…

Варя задумалась, припоминая, как тяжело порой ей было соответствовать завышенным ожиданиям Миры. Её утомляло, что Мира, как маятник, бросается от одного полюса к другому.

– Мы слишком похожи – помешанные на себе замкнутые меланхолики, пережившие болезненный путь вхождения во взрослую жизнь. Циничные матери смягчили удар, но не ликвидировали его полностью.

– Не люблю, когда меланхоликов изображают как Ослика Иа. – Мира поморщилась. – Меланхолики видят мир во всей его трагичности, до дна. Подлинным, а не исковерканным дешёвым позитивом. Те, кто, если хочешь, видит лучше в силу каких-то внутренних причин.

– Каждый несчастен по-своему, но лишь слабак винит в этом прочих.

– А сильный что делает?

– А сильный борется… Уже сам не рад, что ввязался. Вот дилемма – плясать под чужую дудку, зато под крылышком, удалённый от треволнений… Или обрести самоуважение, но непрерывно пахать… Или завести семью, которая тебя якобы спасёт и накормит. Поработив.

– В каждой семье люди обманывают друг друга и скрывают, насколько разобщены и насколько видят друг в друге шаблоны, необходимые для блага семьи, а не реальных людей. Молчу уже про доминирование одних и безвыходность положения других. Забота будет, да. Починенный кран после избиения.

– Ну это ты такая маргиналка… – Изгиб Вариных губ тронулся тончайшей нежностью.

– Родители своими человеконенавистническими высказываниями поспособствовали. Хотя их влияние меркнет по сравнению со столкновением с действительностью, выворачивающей жизнь под пугающим углом бюрократии и капитализма.

– Тут дело не в семьях, а в степени развитости и независимости отдельного человека.

– Мне кажется, что те, кто делает вид, будто счастлив, просто не признают того, что так же окутаны. И вот опять я скатываюсь в нытьё, – засмеялась Мира. – А ты способствуешь.

– Я лишь констатирую реальность.

– Пессимисты так и говорят… Но есть ли они?

– Кто?

– Счастливые?

– Вспышками – есть. В целом – чёрт знает. Не признаются только.

– Может, где-нибудь в тропиках на собственной фазенде, где солнце светит каждый день, и отыщешь счастливого.

– Если он начнёт задумываться о происходящем, сомневаюсь. У каждого же что-то да болит. Только выходишь из детства – и обрушивается на тебя. Видишь нищих на замызганных тротуарах.

– А мне не нравилось быть ребёнком. Все мной командовали. Если небольшие трудности – цена за независимость, я готова. Когда я только встретила тебя, я думала, что ты слишком пессимистична. Теперь я полностью согласна с тобой.

– А стоило только немного пожить рядом, – рассмеялась Варя.

– Или в той же среде.

Обе замолчали. Затем Мира спросила:

– Я тебе хочу задать вопрос, который так любил Достоевский и который всегда так веселил меня: ты в бога вообще веришь? Он расписывал этим целые главы, но так ни в чём ни меня, ни, должно быть, себя не убедил.